Ну, да теперь и смысла не было спать: менее чем через час они пойдут на посадку. А как все удивятся, увидев его! Хуан улыбнулся в радостном предвкушении, представив себе выражение, которое вскоре появится на лице дядюшки Люка. Удивление и восторг. «Как тебе это удалось, молодой бездельник?» – «Отпросился на пятницу». – «Надеюсь, ничего важного не пропустил?» Эти последние слова будут произнесены с деланной укоризной, которая не обманула бы и слепого. «О-о, всего лишь два-три зачета», – скажет Хуан, смеясь, и дядюшка Люк засмеется вместе с ним, обнимет его за плечи и заявит:
«Ну, приехал, и ладно».
Хуан улыбнулся, предвкушая все это. «О-о, всего лишь два-три зачета, – мысленно повторил он. – О-о, всего лишь два-три зачета». Эта сцена была для него такой же реальной, как горы внизу, как черная лента дороги, которую он мельком видел время от времени. Стекло какой-то машины пустило солнечный зайчик.
Единственную сложность для него представлял генерал. Если он будет пьян, или спутается с женщинами, или станет корчить из себя знаменитость в каком-нибудь «Хилтоне», это еще полбеды, и выходные могут пройти довольно приятно. Но порой, пусть и очень редко, генерал вдруг вспоминал о своем отцовстве и делался сентиментальным, лобызал Хуана в щеку, бил своих шлюх по морде, дабы похвастать произошедшими в нем нравственными переменами, и заявлял, что Хуан должен уехать из Штатов, вернуться в Герреро, домой, и стать настоящим сыном. Тогда генерал обычно кричал: «Я куплю тебе лошадей!» Как будто появление лошадей для игры в поло может вдруг превратить Герреро в дом.
Хуан знал, где его дом. Он только что оттуда уехал. Вот о чем он хотел потолковать с дядюшкой Люком.
Собственной персоной он появится в Герреро еще только один раз в жизни по случаю похорон генерала. Он не желал генералу зла – он был безразличен к судьбе отца, но знал, что при обычном порядке вещей в мире отец сходит в могилу раньше сына. Его присутствие потребуется на похоронах, а потом ему, возможно, предстоит соблюсти какую-то формальность, отказавшись унаследовать пост отца. Вероятно, будет лучше всего, если рядом с ним тогда окажется дядюшка Люк при условии, разумеется, что он доживет до тех времен. Уж он-то поможет Хуану выбрать кандидатуру на пост президента Герреро. Ведь ему предстоит решить, как направить его несчастную родину по пути справедливого правления, после чего он сможет посвятить себя личной жизни и забыть Герреро навсегда.
Это тоже будет приятно дядюшке Люку. Хуан знал, что дядюшка Люк не радуется по поводу предстоящего Хуану окончания колледжа. И он знал, что причиной тому – убежденность дядюшки Люка в том, что он намерен вернуться в Герреро, получив этот сраный диплом бакалавра. Из-за этого и летел сейчас Хуан повидать дядюшку Люка. Ему хотелось не только остаться в Штатах, но и продолжить учебу в аспирантуре.
Он уже разработал четкий план. Он возьмет в долг у дядюшки Люка. Хуан уже понял, что генерал, возможно, откажется оплачивать его образование после получения степени бакалавра. И позаботится о том, чтобы это был настоящий заем, а не откровенная подачка. Ему уже исполнился двадцать один год, он сам хотел быть себе хозяином.
Он продумал все исключительно тщательно. Месяцами он строил планы на будущее: действительно ли ему хочется стать адвокатом, или же он избирает это поприще, чтобы угодить дядюшке Люку, пойдя по его стопам? В одном он был твердо уверен: он и впрямь хочет заниматься правоведением.
Американским правом. Законодательством штата Пенсильвания.
Вряд ли, конечно, человека вроде Хуана Позоса когда-нибудь выдвинут в губернаторы штата Пенсильвания, но все-таки это не совсем уж немыслимо. Хуан даже подумывал, а не сменить ли ему имя на более приемлемое в приютившей его стране, возможно, даже взять фамилию Харрисон или имя Люк. Однако у него была слишком уж латиноамериканская наружность: оливковая кожа, блестящие волосы, смазливая физиономия. Да и вообще некрасиво поворачиваться спиной к своим истинным предкам. Пусть он эмигрант, пусть у него другая родина, но Хуан Позос не отступник.
По сути дела, он уже настолько утратил связи с родиной, что воспринимал испанский язык как иностранный. Во время последнего перелета, из Мехико-Сити в Акапулько, на борту самолета компании «Аэронавес-де-Мексика», когда стюардесса обратилась к нему по-испански, он сначала не понял ее, а потом буркнул что-то по-английски. Затем, когда она тоже ответила по-английски, он с запозданием переключился на корявый испанский, чем поставил себя в неловкое положение, из которого человеку двадцати одного года от роду не так-то легко выпутаться.
Такого рода происшествия заставляли его особенно остро чувствовать странность собственного положения. Большую часть жизни он провел в Штатах, но по-прежнему был гражданином Герреро. Он думал о себе как об американце, и непринужденнее всего говорил по-английски, но его имя, фамилия и внешность были латиноамериканскими окончательно и бесповоротно. Самым важным человеком в его жизни был дядюшка Люк, даже не кровный родственник, а настоящий отец, которого Хуана с детства учили называть «генералом», приобретал значение, только когда дело касалось денег, но даже и этому скоро придет конец.
Порой Хуану казалось, что, будь на его месте более тонкий человек, он стал бы настоящим невротиком, ушел в себя, и жизнь его пошла бы наперекосяк. Но сам он слишком любил жизнь, чтобы тревожиться из-за такой чепухи, раздумывая, кто он такой. Он с радостью учился в университете Пенсильвании, ему нравилось жить под крылышком дяди Люка, и ничто в обозримом будущем не могло повергнуть его в хандру, тревогу или смятение.
За иллюминатором под крылом самолета лежало синее-синее море. Хуан не забыл прихватить с собой белые плавки и, глядя на воду, снова невольно заулыбался.
Подошла стюардесса, разбудила пассажира, спавшего рядом с Хуаном, и сказала ему по-испански, что они приближаются к Акапулько и пора пристегнуть ремень. Посмотрев на Хуана, она на мгновение заколебалась, потом по-английски велела ему сделать то же самое. При этом стюардесса улыбнулась, давая Хуану понять, что не считает его позером, корчащим из себя гринго.
Хуан защелкнул ремень. «О-о, всего лишь два-три зачета», – промелькнула в голове шутливая фраза, реплика из прекрасно отрепетированной сцены.
Самолет описал широкий круг, благодаря чему Хуан смог насладиться бесконечной чередой красивых видов Акапулько, зелеными горами, синим морем, голубым небом, белым полумесяцем города.
«О-о, всего лишь два-три зачета».
Глава 4
Губернатор Харрисон любил разъезжать на пляжном багги, переделанном «джипе» под полосатой жестяной крышей. С виду, казалось бы, такое неказистое, несерьезное, детское средство передвижения, а между тем машина была крепкой, мощной и надежной в эксплуатации. Самое лучшее средство, чтобы развеяться, забыть о своих бедах, почувствовать, как тает груз забот и тревог, снова проникнуться кипучим волнением юности.
Когда он в очередной раз успокоил Эдгара – а это была нудная, мучительная, кропотливая и нескончаемая работа, губернатор ощутил потребность в исцелении, в безмятежной расслабленности, а потому спустился с холма, забрался в свой полосатый, как карамель, багги и забылся под рев мотора. Сначала в восточную, холмистую часть города, потом вниз, к Эль-Маркесу, в некотором роде еще более изысканному и дорогому курорту, чем сам Акапулько. Эль-Маркес с его причудливым пляжем, с длинными ленивыми волнами, набегающими на песок цвета остывшей золы, с немногочисленными уединенными отелями старой постройки и редкими, обнесенными оградами частными земельными владениями был городком, в который политиканы и главы государств наведывались чаще, чем в Акапулько. Дуайт Эйзенхауэр, уже став президентом Соединенных Штатов, однажды отдыхал в Эль-Маркесе. Но генерал Позос в силу особенностей его натуры и темперамента неизменно предпочитал более людный и менее изысканный Акапулько.