Все эти здания удачно вписывались в рельеф каменистого склона, они были оштукатурены и окрашены в розовый цвет. Перед каждым располагался небольшой бассейн, выложенный розовым кафелем.
Рядом с главным корпусом стояли переоборудованные «джипы», называемые «пляжными багги». Розовые, под розовато-голубыми жестяными крышами. Любой гость «Сан-Маркоса» имел право бесплатно пользоваться одним из этих багги, и они то и дело сновали туда-сюда по Акапулько.
Сам город Акапулько был построен на полого изогнутой полоске песка в горной теснине. Горы окружали его с трех сторон, будто темно-зеленый театральный занавес, над ними нависло светло-голубое тропическое небо, а с четвертой стороны, с юга, простиралась бескрайняя синяя ширь Тихого океана. Отсюда, с холма на восточной окраине, открывались самые лучшие виды, и губернатор с удовольствием глазел на море, поглощая завтрак.
Два официанта, один — мексиканец из Чильпансинго, второй — эмигрант из Герреро, сбежавший восемь лет назад от тайной полиции генерала Позоса, подавали еду ловко и молча. Губернатор даже не замечал присутствия официантов.
За кофе и сигарой — первой за день, — которыми завершился завтрак, он впервые обратился мыслями к обуревавшим его тревогам. Во-первых, Эдгар, во-вторых, его дура-дочь, в-третьих, Хуан, в-четвертых, молодой Боб и, в-пятых, его виды на будущее. Все было так неопределенно, зыбко, сложно, излишне запутанно и беспорядочно.
Почему бы старому ублюдку просто не умереть своей смертью, да и дело с концом? Это было бы проще всего, это принесло бы всем им освобождение. И не надо думать, как поддержать в Эдгаре боевой настрой, не надо бояться, что Эллен Мэри все испортит, что Хуан отвернется от губернатора, а Боб, который совсем рядом, догадается о том, что происходит на самом деле.
Но ничто не бывает легко и просто. Попыхивая сигарой, вглядываясь в морской простор, но давно ничего не видя перед собой, губернатор все мусолил мысль о том, что в жизни ничего не бывает легко и просто, что ни одно деяние не может быть во всех отношениях добрым или во всех отношениях дурным, что…
И все эта девица, надо ее найти, схватить, спрятать, пока дело не будет сделано и не станет достоянием истории. Тогда все другие тревоги отойдут на задний план, обретут свой действительный масштаб. Но девицу надо найти во что бы то ни стало.
В пять утра его разбудил истеричный звонок Хоннера. Девчонка и этот неведомо где подцепленный ею гастролер прорвались в Игуалу и теперь ехали на юг. Длина дороги составляла двести пятьдесят миль, но она была узкой, извилистой и проходила через самую дикую горную страну в мире: вряд ли они преодолеют ее быстрее, чем за семь часов, а значит, сюда прибудут не раньше десяти.
Едва ли они доберутся так далеко. Губернатор велел Хоннеру сделать то, что ему следовало сделать в первую очередь: позвонить своим людям здесь, в Акапулько, и попросить их отправиться на север, как только рассветет. Если Хоннер будет ехать с севера, а остальные — с юга, они схватят девчонку где-то на полпути, возможно, меньше, чем через час. А может, уже схватили, просто поблизости нет телефона, и неоткуда позвонить.
Эта мысль взбодрила его. Бросив взгляд направо, он увидел приближавшегося со стороны соседнего коттеджа Эдгара Фицджералда и улыбнулся. Нынче утром доктор выглядел изнуренным, костюм висел мешком на мощном теле, седые волосы были растрепаны. Тем не менее, опускаясь на соседний стул, доктор сказал:
— Не надо так на меня смотреть. Люк. Сегодня я в полном порядке.
— Хорошо. Ты превзошел все мои ожидания. Хочешь кофе?
— Нет. Есть новости?
— Ни словечка. Может, она и не в Мексике вовсе. Скорее всего она в Нью-Йорке, занимается самоедством. Она объявится после того, как все это закончится.
Врач покачал головой.
— Она никогда не простит меня, Люк, я знаю. Я уже смирился с этой мыслью. Она никогда не поймет и не простит меня. — Мимолетная улыбка получилась весьма кислой. — Ты ставишь меня перед горьким выбором, Люк, — заявил доктор. Глаза его покраснели, как после бессонной ночи.
— Мы исполняем свой долг, — ответил губернатор. Эта фраза набила оскомину, он повторял ее раз пять во время споров, когда убеждал Эдгара, а потом поддерживал в нем это убеждение. К этой фразе, по мнению обоих, и сводился весь их спор.