Появилась и я от той ночи, о которой напоминали все в хуторе. Меня называли байструком, а матку гулящей. Так она и была одна, никто свататься к ней не ходил. Меня постоянно били все. И дети, и дарослые (взрослые), плевались. Жили мы хуже всех. Мужиков нет. Всё хозяйство пропадало. Пыталися нашу хату некальки (несколько) разов подпалить (поджечь) пока бабки дома не было. Бабка была хорошая. Лечила травами хворых. И меня учила. На хуторе её уважали, но корили за то, что приняла дочку гулящую, да байструка. Сколько раз проклинала моя бабка да матка эту панночку.
А как и бабка померла, так совсем худо стало. Уже ничто не мешало людям губить нас. Говаривали, будто моя матка девок погубила цветками, кабы за пана пойти, что многие юнаки с ней до моего батьки к ней в хлев ноччу ходили на блуд. Ой, страх, чего натерпелися! – Веста закрыла лицо руками. – Бежали мы от них, в деревню пришли панскую. Просилася матка на любую працу (работу). Стала приглядывать за коровами деревенскими.
Помню тот день, кали мы с мамой, да и весь народ выглядывали как из дома пана граф с панночкой уезжает. Уже к графу уезжает! Мало ей грошей! Хотелось посмотреть на эту губительницу. Стоит мама и вся трясётся, гляжу, а глаза у неё мокрые и злые. Как она на неё была в обиде! Матка моя была худой и некрасивой, а тады зусим страшная стала. Бабка говорила, что раней матка была пригожей девкой.
Спытала матку, хочет ли она, чтобы я отомстила за нас. Она поглядела на меня и не сказала ничего. Подбежала я к панночке и предложила уехать вместе. Думала только, лишь бы матка не прокричала моё имя, чтобы на клич панночка не повернулась да не познала свою соперницу. Но нет. Смолчала! Так я и уехала, не прощавшись.
Помогала панночке усердно, кабы доверяла мне. Да только не знала она, что и ей я с первого дня житья у графа давала ей снадобье из дикой моркови, кабы не могла принести приплод.
И я рассказала графу про Казимежа, что он убил лекаря и принёс его к реке. Про панночку молчала, тады бы и себя сгубила бы. Граф у нас, сами знаете, не прощает. Думала, Казимеж всё расскажет про каханне его с панночкой, да смолчал.
Хотела сама предложить панночке снадобье от дитя, а она сама попросила. То снадобье – яд настоящий, губящий. Гнила она заживо из-за него и грехов своих подлых. Видит Бог, какие я страдания с маткой пережила, теперь к ней пойду, коль жива ещё. Уж десять зим не видела её. Приду и скажу, что отомстила за нас.
– Но что же вы сделаете с её дочерью? Она же не виновата в грехах своей матери?
– Ничего. Я хотела отомстить и сделала это. А что уже будет с девочкой, решит сам Бог. Родит ли кто графу дитя или всё достанется её дочке, решать лишь только Ему… Прошу отпустить мои грехи…
…
В двери монастыря с рассветом постучали. Сестра Моника открыла дверь и охнула. Спустя время монашка вбежала к священнику:
– Там люди! Просят вас выйти!
– Чего они хотят? Для заутренней ещё рано! Неужели все так хотят прийти по случаю Святого Сильвестра?
Отец Александр вышел к людям. Казалось, будто вся деревня собралась у дверей монастыря. Решительно вышел мужичок, что возил священника ночью. Он снял свою худенькую шапку и смиренно сложил руки:
– Отче, прошу вас. Пока рано. Пока граф не видит…коли он не хочет, а мы хотим…проведите службу по усопшей нашей голубушке, панночке. Так спокойней нам будет, что её душа отпета. Такого святого человека, наверное, никогда уже на свете не найдёшь…