На террасе между аляповатыми, безвкусными статуями Венеры и бога любви помещался небольшой столик, сервированный на одну персону, а перед ним обитое бархатом кресло с подлокотниками и скамеечка для ног из аналогичного материала.
Ждать долго не пришлось. Вот появился слуга в расшитой ливрее французского покроя, несущий шоколад на серебряном подносе, тогда как второй широко распахнул двустворчатые двери.
Из дворца быстрым шагом вышла дама с гордой, повелительной осанкой. На основании описания невест в каталоге своего товарища Кольцов без сомнений понял, что перед ним была княгиня Людмила Меншикова, однако живое воплощение произвело совершенно иное впечатление, чем мертвое слово.
В первую секунду Кольцов был поражен цветущим видом величественной фигуры, тонкими чертами одухотворенного лица и большими, лучезарно-черными глазами прекрасной амазонки, во вторую – ослеплен, а в третью он влюбился до беспамятства. Темные, только слегка припудренные волосы княгини стягивала в узел ярко-алая лента, поверх белоснежного неглиже из воздушных кружев на ней была надета красная атласная шубка, щедро отороченная горностаевым мехом: по тогдашней моде она сильно сужалась в талии и потом растекалась книзу обилием складок, переходя в довольно длинный шлейф. Даже не подозревая, что за ней наблюдают, она вела себя за завтраком с кокетливой элегантностью дамы рококо, и молодой подпоручик Преображенской гвардии еле сдерживался от желания отбросить в сторону всякую субординацию и броситься к ногам обольстительного майора Симбирского полка.
– Ну, как тебе нравится твоя избранница? – шепотом спросил Лапинский.
– Ты притащил меня сюда, – со вздохом ответил Кольцов, – только чтобы сделать еще несчастнее. Как я могу хоть на миг надеяться назвать своей эту великолепную женщину, это божество, откуда мне набраться смелости, приблизиться к ней или, тем более, добиваться ее руки.
– Очень хорошо, замечательно, – чуть слышно констатировал его товарищ, – ты влюбился по уши, да, ты весь буквально пылаешь, как я посмотрю. Все складывается как нельзя лучше…
– То есть?
– Позволь только мне прибегнуть к некоторым уловкам.
– Что ты задумал?
– Ты должен объясниться ей в любви, – продолжал Лапинский.
– Да, но как же мне это сделать? – довольно растерянно спросил Кольцов. – Не могу же я прямо здесь…
– Я совершенно не это имею в виду, – возразил Лапинский.
Между тем многочисленные птицы, привлеченные шумом на террасе и видом княгини, слетелись к столу с крыши дворца и близлежащих зарослей, разноголосая стая воробьев, зябликов, чижей и щеглов сгрудилась вокруг красивой женщины, которая принялась отщипывать хлеб и бросать крошки гомонящим и ссорящимся друг с дружкой маленьким попрошайкам.
– Довольно, этак ты никогда не налюбуешься, – продолжал Лапинский, – настолько сейчас пленительна эта идиллия. Итак, уходим, у меня созрел один план, ты еще сегодня должен свести знакомство с гордой красавицей. Да что я говорю, сегодня! Немедленно!
С этими словами оба офицера покинули свое укрытие и парк той же дорогой, что и проникли сюда.
После завтрака княгиня Людмила Меншикова имела обыкновение часок покататься по городу, потом, как правило, заслушивала батальонный рапорт в казарме своего полка и улаживала насущные вопросы по службе.
На сей раз одновременно с ее экипажем на месте были и оба наших подпоручика, до времени ограничившиеся тем, что с приличного расстояния вели наблюдение за дворцом и транспортным средством. Изготовленная в стиле рококо карета княгини представляла собой одну из тех громоздких боевых машин, посредством которых стремящиеся к завоеваниям дамы тех дней продвигались к победе: на четырех высоких колесах размещался четырехугольный позолоченный сундук со стеклянными стенками, позволяющими отчетливо видеть со всех сторон сидящую в нем даму. Огромный толстенный кучер в красной ливрее, с огромной толстенной косою и в белом шейном платке, точно исполинский мотылек сидевшем под его подбородком, с исключительным достоинством держал вожжи красивых лошадей голштинской породы.
Вот из дворца выскочили два лакея, и один из них распахнул дверцу кареты. Вслед за ними по парадному крыльцу спустилась княгиня в мундире, со вкусом сочетавшем в себе детали женского и мужского туалета; на высокие черные сапоги для верховой езды, украшенные массивными шпорами, ниспадало многосборчатое бархатное платье традиционного для русского военного обмундирования зеленого цвета, которое, не распираемое изнутри кринолином, опускалось на сапоги естественными живописными складками. Камзол из той же материи и того же цвета с красными отворотами и золотыми шнурами был заужен в талии, на черном лакированном ремне висела шпага, а белый парик венчала треуголка с плюмажем из белых перьев.
– Теперь главное хладнокровие и сосредоточенность! – проговорил Лапинский.
Прекрасная амазонка как раз собиралась застегнуть перчатки, когда какой-то нищий, до сей поры гладивший лошадей, обратился к ней за подаянием. Она бросила ему монету, упругим движением поднялась в карету, лакей захлопнул за ней дверцу, и карета тронулась. Сначала лошади пошли спокойной и гордой рысью, однако недолго. Уже через несколько шагов они почему-то забеспокоились, перешли на более быстрый темп, начали дергаться, вставать на дыбы, ржать, будто чего-то испугавшись. Кучер изо всех сил пытался удержать их, однако очередной рывок лошадей сбросил его с облучка прямо в дорожную грязь. Неуправляемые животные помчались во весь опор, увлекая за собой громоздкую карету, каждое мгновение грозившую перевернуться. Княгиня оказалась в опасности – она вскочила с сиденья и безуспешно старалась открыть окно. Чернь вокруг кричала и бежала по улице за каретой, только еще больше пугая лошадей. Но тут, в решающий момент, подпоручик Кольцов кинулся навстречу упряжке, смело схватил скакунов за узду и заставил остановиться. В следующую секунду подоспевший к месту событий Лапинский перехватил лошадей, а Кольцов тем временем открыл поврежденную дверцу кареты и поднял из нее княгиню, которая, будучи раненной осколками стекла, лишилась чувств. Он на руках перенес ее обратно ко дворцу и там опустил в кресло с высокой спинкой, установленное у подъезда спешно сбежавшимися слугами. Пока камеристки водой и эссенциями оказывали ей помощь, молодой офицер, не обращая внимания на глазеющую толпу, опустился перед ней на колени и осыпал ее руки поцелуями. Наконец княгиня открыла глаза, долго и удивленно смотрела на Кольцова, потом спросила:
– Что произошло? Где я?
Молодой офицер обрисовал ей ситуацию, в которой она оказалась, между тем княгиня полностью пришла в себя, поблагодарила своего спасителя, затем поднялась на ноги и, опираясь на руку старой кормилицы, удалилась в свои покои.
Кольцов отыскал друга, который дожидался его с самодовольной улыбкой.
– Ну, ты даже не поблагодаришь меня? – начал он. – Разве я плохо провернул это дельце?
Кольцов не понял товарища и с откровенным недоумением смотрел на него.
– Ты… как я должен понимать это? – запинаясь проговорил он наконец.
– Ты, верно, считаешь себя эдаким везунчиком, – ответил Лапинский, – полагая, что меншиковские лошади понесли ни с того ни с сего, по собственному почину, чтобы только предоставить тебе честь и удовольствие спасти их хозяйку?