Увы, всего этого она на этот раз была лишена!
Недовольство Беранжер было заметно окрашено раздражением. За улыбками, приличествовавшими положению этой хорошо сохранившейся, без единого седого волоса, любезной женщины средних лет, прятался жесткий эгоизм. Преувеличенная сентиментальность, любезность торговки, любовь к цветам и животным оставляли в неприкосновенности ее сухую и практичную душу. Всему на свете она предпочитала свои удобства, свои удовольствия и свои радости. Чужие беды она разделяла лишь в зависимости от того, какое участие в них ей приходилось принимать. У нее было обыкновение принимать у себя Брюнелей, демонстрируя большую дружбу, потому что коммерция ее мужа во многом зависела от укреплявшегося с каждой встречей сотрудничества между двумя ювелирами. Да большего от нее и не требовалось. Но случившееся вынуждало ее пожертвовать участием в этом всеобщем празднике в пользу в высшей степени неприятных хлопот. Это выводило ее из себя.
Матильда ожидала возвращения хозяйки дома у дверей комнаты больного.
— Что сказал вам доктор? — спросила она почти шепотом, чтобы Этьен не мог ее услышать, но не скрывая тревоги.
— Он считает, что всему виной избыток черной желчи, что, кажется, случается довольно часто в это время года. Прописанное лекарство должно помочь вашему мужу.
— Доктор показался мне очень озабоченным.
— Что вы хотите, дорогая, мерт Брюнель человек уже не первой молодости! В его возрасте организм менее стоек, чем в двадцать лет и даже в сорок. Но при хорошем уходе…
— Да, да, — проговорила Матильда, опуская голову, — я понимаю.
Сердце ее сжалось в ужасной тревоге.
— Извините меня, — сказала она, — я должна вернуться к мужу.
Понимая эту необходимость, Беранжер не удерживала свою гостью.
Матильда тихо затворила за собой дверь, убедилась в том, что Этьен дремал, и уселась у кровати, занавески которой были высоко подобраны и связаны узлами. Изнывавший от жара, с коричневыми кругами вокруг глаз, ювелир дышал с трудом, а когда отступали приступы боли в животе, он часами лежал без движения. Что делать? Ни розовый мед, который он принимал, ни промывания желудка отваром из дубовой коры не приносили ему облегчения.
Матильда понимала, что состояние больного внушает опасения. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что жизни его угрожает опасность. Вот уже трое суток на ее глазах повторялись эти приступы, эти обострения болезни, лишавшие его сил сопротивляться ей.
Матильда встала, вытерла пот, выступивший на лбу, на толстой коже щек и на тяжелом подбородке Этьена.
«Господи, не дай ему умереть так, в чужом доме, вдали от семьи, от родного очага! Излечи его, о Ты, излечивший со времени Своего пришествия к нам всех тех, кто с такой верой молил Тебя».
Накануне она побывала в монастыре у Кларанс, просила ее молиться и призывать других к молитве за выздоровление отца. Затем отправилась в базилику святого Мартина умолять чудотворца снизойти до них. Она была убеждена в силе молитвы, исполненной такой веры, такой надежды, что Бог смилостивится, и не переставала звать Его на помощь.
Вошла Маруа с охапкой пахнувших смолой веток, бросила их на горевшие в камине поленья. Сразу же вспыхнуло пламя. Комнату заполнил аромат леса, будивший воспоминания и грезы.
— Я приготовлю ему отвар из крапивы с ежевикой и положу туда побольше меду, — сказала служанка, прежде чем выйти из комнаты. — От выпитой утром чашки ему вроде бы полегчало.
— Хорошо, Маруа. Ему надо пить как можно больше, а это твое лекарство стоит любого другого.
— Что прописал доктор?
— Какое-то новое средство на меду, которое он закажет и пришлет с аптекарем из Арси.
Их прервал стон больного. Снова начинался приступ боли. Подступила тошнота, и он наклонился над тазиком, поданным Матильдой. Тщетные усилия, которые он прилагал, чтобы освободить свои внутренности от мучившего его содержимого, обессиливали его, и он, в полном изнеможении, покрывался потом.