Когда его задержали в первый раз, я приказал ему раздеться догола, чтобы удостовериться, что у него нет «скорой помощи». «Скорая помощь» — это, как правило, нательная майка, вымоченная в растворе героина и затем хорошенько просушенная, доза, вполне достаточная для нескольких дней в каталажке. После этой проверки Ромеро меня зауважал. Я обнаружил у него «скорую помощь», но капсулы в анальном отверстии не было. Зато в этом месте была татуировка: волчья голова с распахнутой пастью. Он объяснил, что это служит предупреждением гомикам. В тюрьме к нему не приставали.
— Джезус, ты не знаешь, кто тут у нас хороший татуировщик? — спросил я.
— Черт побери, господин Сан… Сантьяго, с тех пор как выяснилось, что многие парни подхватили гепа… ге-пата…
— Что?
— Гепатит. Да вы знаете! Они становятся желтенькими, как цыплята. Это все из-за грязных иголок. Так вот, с тех самых пор комиссия по гигиене закрыла все салоны.
— Что, ни одного не осталось?
— Все перебрались в Норфолк или Бостон. Ведь там верфи.
— А кроме салонов?
— Есть тут один тип. У него подпольная лавочка. В районе бруклинской верфи, Фламинг-авеню, на пересечении с Клинтон. Там кондитерская, но это только прикрытие. Он работает в задней комнате. Скажите, что от меня.
— Хорошо, спасибо.
— Это все, что вам нужно?
— Да.
— Вы что, хотите сделать татуировку?
Избегайте фамильярности. Будьте вежливы, но строги — таковы правила.
— Спасибо за информацию, Джезус.
В трубке послышался вздох облегчения. Когда не требовалось серьезных сведений, дача которых могла и аукнуться, например, пулей в спину, Ромеро становился болтливым.
— Всегда к вашим услугам.
— Хорошо, спасибо.
Я сел в машину и поехал к Бруклинскому мосту.
Через несколько кварталов я свернул направо. Улица была застроена маленькими ухоженными домиками с уютными зелеными лужайками. Раньше здесь жили морские офицеры. Повернув налево, я вновь поехал на север, проскочил квартал, застроенный старыми бревенчатыми домами, сложенными из потрескавшегося от старости кирпича бараками и маленькими магазинчиками с витринами, заполненными перезревшими бананами и увядшим салатом. Оставив машину на Клинтон-стрит, я открыл дверь крошечной обшарпанной булочной.
Довольно упитанный мужчина с лицом, лоснящимся от сытости, лет шестидесяти пяти, восседал за автоматом для розлива лимонада, на котором толстым слоем лежала пыль. Меня мучила жажда, но одного взгляда на стаканы и отталкивающего вида тряпку, служившую для протирки стойки бара, оказалось достаточно, чтобы желание напиться улетучилось, как утренняя роса под лучами жаркого солнца.
— Чего надо, приятель?
— Я друг Джезуса Ромеро.
— Ах вот что!
Я кивнул. Он попросил меня подождать и скрылся в задней комнате. Послышалось жужжание телефонного диска. После короткого разговора он вновь появился за стойкой.
— Все в порядке. Пройдите в заднюю комнату. Я беру не дешево, чтоб вы знали.
Он раздвинул засаленные портьеры, я вошел в комнатушку и уселся за не менее сальный кухонный стол. Гепатитом я, может быть, и не заражусь, но заражение крови мне обеспечено. Из ящика стола хозяин вытащил целый ворох образцов цветных татуировок. Но ничего похожего на то, что я разыскивал, там не было. Рисунки были примитивными: корабли, якоря, полуголые танцовщицы — то же, что и у Джезуса.
— Чего же вы хотите? Что-нибудь специфическое? Я вытащил свой рисунок и показал ему:
— Я хотел бы что-нибудь в этом роде.
— Змею?
Я кивнул.
— И где же вам ее зафиксировать?
Я поднял безымянный палец и очертил вокруг него окружность.
— Вы хотите рисунок вокруг пальца?
— Именно. Это что, очень сложно?
— Он еще спрашивает! Я не занимаюсь этим, приятель. Это тонкая работа. Я работаю по-простому: сердца, гавайские танцовщицы, девизы. А насчет остального я не в курсе.
— Куда же я могу обратиться?
— Я знаю лишь одно место, где делают подобные штучки. В Японии.
— А в Норфолке или Портсмуте?
— Нет. Ни там, ни в Сан-Диего. Это умеют только в Японии. Я, конечно, не хочу проявлять неуважения к соотечественникам, но япошки это делают лучше любого известного мне татуировщика. А мне известны все татуировщики.