И вдруг ослепительный свет ударил мне в глаза, а барабанные перепонки заныли от пронзительного звука, разорвавшего ночную тишину.
И под такой аккомпанемент моя душа попадет в ад? Это была первая мысль, пришедшая мне в голову.
Потом я понял, что герцогиня включила фары и надавила на клаксон.
XXXI
Лицо Хенли сморщилось, он отпустил мое горло и отступил на шаг назад, прикрываясь от ослепительного света. Я сполз на колени и попытался сглотнуть — болезненная процедура. Хенли направился было к двери, но вдруг повернул к столику.
— Сдавайтесь! — заорал я. — Вы окружены!
Но горло мое так сильно пострадало в его железных пальцах, что вместо крика вырвался едва слышный хрип.
Он схватил мой пистолет. Мне хотелось крикнуть, что убийство его не спасет, но это было бы попыткой остановить лбом разогнавшийся бульдозер.
Хенли обернулся. Я бросился вправо, подавив стон, — в спину мне будто вонзили кинжал. Он дважды нажал на спусковой крючок. Нужно быть поистине отменным стрелком, чтобы с шести метров промазать по мечущейся в поисках укрытия жертве. Пули вонзились в стену как раз в том месте, где должна была находиться моя голова, если бы я стоял на ногах. Я стремительно прокатился по полу и скрылся под кроватью.
Покрывало свисало почти до самого пола.
Хенли вынужден будет сильно пригнуться, чтобы определить мое точное положение. Я надеялся, что он приблизится к кровати.
Если он подойдет достаточно близко, чтобы сорвать покрывало, я сумею зацепить его за щиколотку. Решив стрелять наугад, он может промахнуться и понапрасну израсходовать оставшиеся четыре пули. Нет, он будет стрелять наверняка.
Шаги удалились, открылась дверца стенного шкафа, шаги вновь приблизились.
Под покрывало скользнула швабра — передо мной будто начал медленно подниматься театральный занавес. Я увидел его ноги. Он стоял в полутора метрах от кровати. Слишком далеко.
Хенли отступил в сторону и заглянул под покрывало. Он сразу увидел меня. Я лежал на животе, вытянув руки, готовый зацепить его за ногу. Лицо его осветила улыбка. Он опустился на колени и навел на меня пистолет.
Какой позор быть расстрелянным из собственного пистолета! Я уже видел броские газетные заголовки и Хенрехена, с гадкой улыбкой читающего: «Детектив застрелен из собственного пистолета».
Лежа на животе, я напряг мышцы, чтобы отчаянно броситься на дуло пистолета, но на лице Хенли вдруг отразилось изумление.
Когда он понял, что случилось, удивление сменилось яростью, но было слишком поздно.
— Ох! — выдохнул он и рухнул.
Девять сантиметров лезвия были погружены в его затылок. Лайонс всадила скальпель по самую рукоятку и в самое подходящее место — с точки зрения анатомии, конечно.
XXXII
Я выбрался из-под кровати и поднялся. Ноги мои дрожали.
Лайонс перерезала веревки, которыми была привязана к кровати. Хенли был мертв.
Она приложила изуродованную руку к губам. Из-за трения о рукоятку скальпеля швы разошлись, из ран струилась кровь, стекая по складкам ладони, по подбородку и устремляясь дальше вниз.
Из ее груди вырывались звуки, похожие на стоны полураздавленной собаки. Мне стало плохо.
Раздался звонок. Я выглянул в окно и увидел герцогиню. В руке она держала домкрат.
— Привет, — сказала она.
— Привет.
Она подняла вверх домкрат и неуверенно спросила:
— Вам это не нужно?
— Нет.
— Я захватила на всякий случай.
— Если бы вы положили этот инструмент и на минуточку поднялись сюда, я был бы вам очень признателен.
Она аккуратно прислонила домкрат к стене:
— Чтобы кто-нибудь случайно не споткнулся.
— Ну разумеется.
Герцогиня застыла на пороге, увидев распростертого на полу Хенли. Затем она подошла к телу, не отрывая взгляда от рукоятки скальпеля.
— Он мертв?
— Да.
— Знаете, я впервые вижу мертвое тело.
— Ну и как, лучше прыжков с парашютом? Она пропустила мое замечание мимо ушей:
— Это вы его убили?
Я указал на Лайонс, которая, борясь с судорогами, все же сумела сесть на кровать. Она пристально смотрела на рукоятку скальпеля.
— Нет, — проговорила она. — Нет. Нет. Нет. Нет. Началось!
— Нет. Нет. Нет!
Она поднесла руки к лицу и расцарапала в кровь свои щеки. Затем скользнула вниз и встала на колени перед телом Хенли. Прежде чем я успел помешать ей, она с силой ударила изуродованной рукой об пол.
— Любовь моя, — стонала она, — любовь моя! Моя потерянная любовь!