— Что случилось?
— На него напали — пырнули ножом. Друг везет его домой. Скоро он вернется в Лондон.
— Когда?
— Точно не знаю.
Натан ощутил прилив подозрительности и злости.
— Господи, Джорджи! Ты ушла в ночь, даже не зная, вернулся твой брат или нет? Ты же знала, что его ранили, знала, что авария не была случайной! Ты с ума сошла?
Ей настолько не терпелось уйти, что она с радостью отправилась в лапы опасности?
— С ума сошла? — хохотнула она. — Не знаю… возможно. Я плохо соображала. — Она рассеянно потерла ушибленный лоб. — После аварии я странно себя чувствую.
Он пристально посмотрел на нее, грязную, измученную, в синяках, и весь гнев улетучился. Возможно, она еще и голодная — сегодня она почти не ела.
— Сейчас ты ни на что не годишься. Тебе надо поесть, помыться и выспаться.
— Серьезно? — похлопала она глазами.
— Конечно. — Он взял со стола блюдо с пирожными. — Съешь, а я велю приготовить ванну и попрошу Гоуджа подать ужин. Кто-нибудь узнает, когда вернется твой брат?
— Да, Лили.
— Хорошо, напиши Лили. Записку мигом доставят, и, если возможно, вечером ты получишь ответ. Лучше сделать так, нежели убегать в одиночестве, разве нет?
— Наверное, — засмеялась она. — Я привыкла справляться самостоятельно.
Из бюро Натан достал бумагу, чернила, сургуч — все необходимое, чтобы написать несколько строк. Он положил все перед Джорджи, и через несколько минут записка была готова.
Он отнес записку Гоуджу, а по возвращении с удовольствием отметил, что Джорджи съела как минимум три пирожных.
— Идем наверх. Тебе набирают ванну. Помоешься, согреешься, и станет лучше.
Натан вынудил ее подняться в опочивальню, где с утомленным видом Джорджи села на кровать. Он планировал выйти, дабы она разделась, но снять одежду она явно была не в состоянии. Натан опустился на колени, снял ботинки и чулки. Он стащил жилет, осторожно развязал платок, снял рубашку и бриджи, перевязку и исподнее. Джорджи не мешала ему исполнять роль камердинера и сидела тихо.
Она возмутилась, когда он подхватил ее на руки, но довольно вздохнула, едва очутилась в горячей воде.
Натан взирал на нее, чумазую, в синяках, неопрятную, но очаровательную. Он до дрожи ее хотел. Но сейчас неподходящее время. Честно говоря, подходящее время может не прийти никогда. Посему он ее оставил.
Когда он вернулся с простыми сытными кушаньями, Джорджи уже облачилась в рубашку и причесывала мокрые волосы. Она с улыбкой оглянулась через плечо. Рубашку, коя доходила до колен, она, скорее всего, стащила из армуара; ткань до того тонкая, что в свете свечей виднелись очертания тела. Член напрягся, хотя при виде бледного, покрытого синяками лица стало больно. Почему-то теперь синяки выглядели еще хуже.
— Я пришел с дарами, — беспечно молвил он, поставив поднос.
— С едой, — заметила она.
— И с весточкой от твоей подруги.
— Уже?
Джорджи с грохотом бросила гребень и подошла к Натану, открыла записку и пробежалась глазами по строчкам.
— Ну что?
— Гарри еще не вернулся, — изрекла она с тревогой во взгляде. — Из-за его ран они едут медленно. — Она передала записку Натану.
— Она говорит, чтобы ты оставалась там, где находишься. Если ты в надежном месте.
— Да.
— Значит, ты останешься?
На несколько секунд, в течение которых она молчала, захватило дух.
— Если ты не против.
Джорджи на него не глядела. Она впилась глазами в пальцы ног.
Напряжение моментально испарилось.
Натан положил руку ей на плечо.
— Оставайся сколько хочешь. Я буду оберегать тебя и защищать, как только смогу.
Он кое-что придумал. Натан увидится с Дансмором, как только он вернется в город.
— Правда?
— Разумеется. Тебе придется мне довериться. Ты мне доверяешь?
Внезапно и совершенно не к месту Натан вспомнил, что задавал этот вопрос, когда лежал между ее разведенными бедрами. У Джорджи в глазах мелькнула тень узнавания. Щеки порозовели, она приоткрыла рот, обнажив жемчужные зубы. Мягкие губы очаровывали, член напрягся сильнее. «Господи».
Джорджи заметила. Она бросила взгляд на его промежность и округлила глаза, а затем удивила:
— Да, доверяю.
Джорджи коснулась его груди. Он взбудоражился, ощутил, что краснеет. Смехотворно то, как сия неопытная барышня на него влияла.
Он не хотел, чтобы она чувствовала себя обязанной, посему он стиснул зубы и сделал шаг назад. Джорджи опустила руку, на лице промелькнула досада.