И вот теперь Павел с молодой женой начал свою супружескую жизнь в том же райском уголке. В этом Авроре виделось особое, доброе предзнаменование. Будь благословенно Сан-Донато, приютившее молодое счастье ее сына!..
6
«В начале прошлого века русский богач, избалованный, скучающий, везде преследуемый тяжким недугом бессонницы, путешествовал по Италии и на время поселился во Флоренции… Раз ночью, томимый нервной тоскою, он катался по окрестностям города и заехал с шумной дороги в тихий, уединенный монастырь. Это было аббатство Сан-Донато, таившееся под тенью вековых кипарисов. Вокруг него поля долины Арно, а на горизонте Апеннины, покрытые у подножий своих виллами и старинными замками».
«Русским богачом» неизвестный автор, оставивший на французском языке заметки о Сан-Донато, называл Николая Никитича Демидова. Он приходился дедом сыну Авроры, Павлу Павловичу.
С этого дедушки и началась эпоха Демидовых во Флоренции. Здесь, как говорили, пустила корни «флорентийская ветвь знаменитого и разветвленного уральского семейства».
Стоял 1818 год. У «русского богача» было в Сибири восемь заводов и двенадцать тысяч душ крепостных, исправно работавших на него и приносивших колоссальные доходы. Тем не менее, сорокапятилетний «князь Николо», как прозвали горожане нового обитателя Флоренции, приехал сюда из Парижа не от хорошей жизни. Он чувствовал себя крайне и несправедливо обойденным судьбою: семейная жизнь его не задалась. И в том Николай Никитич всецело винил свою супругу Елизавету Александровну, урожденную Строганову. Женщина красивая, веселая, несколько экзальтированная, она считала Николая Никитича человеком тяжелого и скучного нрава.
Супруги были вовсе не дурные люди. Просто разные. Время от времени терпение изменяло жене — и Демидовы разъезжались. Потом снова пробовали наладить жизнь, в последний раз. Итогом такого примирения стало появление на свет сына Анатолия через четырнадцать лет после рождения первенца Павла — отца нашего Павла Павловича.
А потом супруги вновь разошлись, и на этот раз окончательно.
Разбитую чашку склеить не удалось. Демидовы пополнили бесконечный список несчастливых семейных союзов. Не найдя в себе решительности расстаться вовремя, питая в отношении своего брака какие-то надежды, они кончили тем, что окончательно измучили друг друга. Не выдержало не только душевное здоровье, но и физическое. Елизавета Александровна, при всей ее природной жизнерадостности, сникла, начала болеть и умерла в тридцать девять лет, когда старшему сыну было девятнадцать, а младшему пять.
Вдовец тоже страдал разного рода недугами. Самым ужасным из них была бессонница, доводившая до нервных припадков, до галлюцинаций. Демидов с радостью покинул Париж, где долго служил по дипломатической части и где осталась могила жены. Подобно многим в его положении, Николаю Никитичу казалось, что на новом месте жизнь изменится к лучшему — очень уж плохо он себя чувствовал.
Во Флоренции «князь Николо» первым делом купил громадный особняк на набережной реки Арно, делившей город надвое.
Как многие очень богатые люди, «князь Николо», и раньше не чуждый собирательству, принялся коллекционировать произведения искусства и редкости. При его деньгах, да в стране, которая сама по себе была музеем под открытым небом, сокровища хлынули в палаццо Серистори неудержимым потоком. Заполнялись залы и галереи, только в сердце оставалась пустота. Правда, летом наезжали сыновья: Павел из Петербурга, где служил, и Анатоль из Парижа, где учился в привилегированном пансионе.
И все же Николай Никитич чувствовал себя одиноким. Веселые звуки музыки, нарядные люди, с удовольствием посещавшие его праздники, — все это было недолгим оживлением, вслед за которым вновь одолевала тоска.
В один из таких вечеров, когда итальянская горластая публика, напросившаяся к русскому «князю Николо», убралась восвояси и в палаццо воцарилась безмолвие, Николай Никитич решил проехаться по окраинам города.
«Спокойная обитель, дремлющая в мягком, бездыханном вечернем воздухе, предстала перед путешественником как убежище „от мук“, — говорилось на этот счет в переводной статье, напечатанной в „Русском архиве“. — Его больному воображению мерещилось, что только тут, под сенью темной церкви с ее высокой, прозрачной колокольней, сквозь которую проглядывают лучи огромной южной луны, — достижимы для него сон, забвение».