Мужские грехи превращаются в цветы большие, без запаха, а женские — в душистые, нежные. Розы, сказывают, — отпущенные грехи любви. Вот мы и свою стрекозу Розой назвали. Не смотрите, что калека, девчонка забавная, веселая… Только каково ей будет-то? Сейчас вот племянница мне приплачивает, чтоб я за ней смотрела да чтоб ее какой повозкой не раздавило.
— А где же ее мать?
— По людям ходит. Кому что надо, то и делает. Баба она сильная, работящая. Белье берет, по ночам стирает. Да только знаете, какой народ нынче — кто недодаст, кто и вовсе не заплатит.
В это время к ним подбежал запыхавшийся кучер:
— Прошу прощения, все в порядке, можно ехать.
Экипаж уже скрылся из виду, а старуха все стояла, словно пораженная громом, вертя в красных распухших пальцах кредитки, сунутые ей важным господином в цилиндре. Потом, боязливо оглянувшись, спрятала их под накинутый на плечи платок и поспешила к Розе.
…Человек видит то, что хочет видеть: за блеском сытой парижской жизни Павел разглядел обездоленных, отверженных людей.
Уловив настроение сына, Аврора рассказала ему, как она со своими единомышленниками создала у себя на родине в Финляндии Дом милосердия, где содержала на личные деньги бедных вдов, сирот, беспомощных старух.
Выслушав мать, Павел загорелся идеей создать приют для обездоленных женщин, где они могли бы не только иметь кров и еду, но и зарабатывать деньги. Найдя подходящее помещение в парижском предместье, Демидов закупил оборудование для швейных и художественных мастерских. Их продукция, добротная и недорогая, находила быстрый сбыт и приносила женщинам пусть небольшие, но деньги, а вместе с ними надежду. Кроме того, для них была разработана и образовательная программа, в которой особое внимание уделялось религиозным вопросам.
Это предприятие, задуманное и очень удачно воплощенное Демидовым в жизнь, вызвало резонанс в Париже. Газеты подробно писали о Доме милосердия, созданном и существующем на деньги русского миллионера, и призывали своих собственных богачей продолжить эту благородную акцию. Впервые, наверное, имя Демидова упоминалось не в колонке скандальной хроники.
Совершенно ясно: Париж увидел иного Демидова — не беспечного бонвивана, а человека милосердного, отзывчивого. Страдание очищало, лечило душу, заставляло задумываться об истинном смысле жизни.
Теперь Павел чувствовал потребность в благостной тишине храма, в беседе со своим духовником. Острые приступы душевной боли, доводившие его до исступления, остались позади. Горечь утраты перестала денно и нощно терзать его, однако не исчезла вовсе, а притаилась в глубине души, не давая забыть Мари.
…Домом милосердия отнюдь не исчерпывалась помощь Демидова обездоленным: он щедро жертвовал на сиротские приюты, раздавал стипендии неимущим студентам. Известие о его парижской благотворительности дошла и до Петербурга, причем не совсем обычным образом. Императрица Франции Евгения лично написала Александру II письмо, выражая восхищение его подданным, столь энергичным и щедрым в делах милосердия.
Александр II, который не забыл треволнений прекрасной Авроры по поводу безрассудств ее сына, был весьма доволен таким оборотом дела. Слышал он, конечно, и о трагедии Демидовых. Через брата Авроры Карловны он дал им знать, что Павлу Павловичу пора всерьез заняться своей карьерой. Последовал вызов в Санкт-Петербург.
Ходили, правда, слухи, что предложение Демидову продолжить службу у себя на родине было вызвано старанием обезопасить демидовское богатство от посягательств католической церкви.
Подобные попытки имели давнюю историю. Когда умерла Мария Элимовна, во дворце возле обезумевшего от горя Павла Павловича тотчас появились люди в черных сутанах. Понимая, что человека, погруженного в отчаяние и жаждущего любого утешительного слова, можно брать голыми руками, они, вероятно, не сомневались в успехе.
Впрочем, на этой стезе у них действительно имелись победы — не все могли противостоять изощренному давлению.
Известно, например, что в большом аристократическом семействе Бутурлиных, которые жили во Флоренции и дружили с Демидовыми, в католическую веру были обращены хозяйка дома, ее дети, домочадцы — все, кроме старого графа. Умирая, он велел послать за православным священником.
…«Обработка» увезенного тогда матерью из Сан-Донато Павла Павловича продолжилась и в Париже. Причем агитация в пользу католицизма велась столь напористо, что об этом толковали даже в Петербурге. Здесь уже знали, чем обычно заканчиваются подобные истории: принявшие католичество люди словно под гипнозом делали разорительные, непомерные вклады в пользу папской церкви, притязания которой доходили и до российской собственности новообращенных.