— Нам прилично получать и жалованье, и милости от царей, а им неприлично пользоваться нашими милостями.
Вслед за этим граф передал Анне прелестный сувенир — золотые с бриллиантами серьги в виде колосьев — и записочку от императрицы, которая лично (!) изволила начертать следующее:
«Я сердечно желаю, чтобы труды нового моего слуги (или служителя) столь же полезны и питательны были, как изображенные зерна в сем колосе, однако ж менее блистательны; впрочем, я уверяю ее во всегдашнем моем царском благоволении, и что я ее даже и нехотя люблю».
Анна онемела. Она умела читать меж строк и правильно поняла то смешение мужского и женского родов, с которым обращалась к ней императрица. Кроме того, Безбородко со свойственным ему лингвистическим изяществом, умело оперируя эвфемизмами, довел до сведения Анны, что императрица просит ее не стесняться в средствах при сборе сведений и заранее отпускает ей все грехи.
Интересно, читала ли Екатерина «Мемуары господина д’Артаньяна» и помнила ли знаменитую фразу, начертанную в письме кардинала Ришелье: «Предъявитель сего действует по моему приказанию и для блага государства»? Или в эту минуту она вспомнила о господах иезуитах с их непременной присказкой: «Ad majorem Dei gloriam»?[5]
Так или иначе, сия индульгенция произвела на девицу де Пальме сильное впечатление. Вот как она описывает это в дневниках: «По отбытию графа удалилась я немедленно в свой кабинет, где, бросясь в кресло и орошенная потоками слез, обвиняя то себя, то опять оправдывая — так, что попеременно колеблема была разными чувствованиями, и осталась в сем положении во весь день одна в философическом уединении своем, где я и начала размышлять о новой своей должности и надежнейших средствах приступить к ней».
Это было последней вспышкой рефлексии. Наутро Анна де Пальме приступила к новой своей деятельности — и немалого достигла в ней. «В течение года успела я доставить ее императорскому величеству плоды трудов моих, которые были очень милостиво приняты и одобрены, за которые получила я опять бриллиантовые серьги, изображающие грушу». А еще более напоминали они две крупных слезы…
При виде этих серег Анна сама едва не залилась слезами. Граф Безбородко, который и передал ей подарок, встревожился и спросил: по нраву ли он пришелся?
— Он бесподобен, но между тем все, что бы я ни получила от монаршей щедрости, не может иначе как быть для меня драгоценною вещью! Однако ж первый для меня ценнее, потому что сей дар вынудил меня, войдя в себя, сознаваться, что я виновница огорчения и печали столь милостивейшей и великодушнейшей царицы, и вот почему первый подарок любезнее.
Безбородко на миг онемел. Честно говоря, он не ожидал такой проницательности от этой странной барышни, к которой он, великий женолюб, относился с тщательно скрываемой брезгливостью, хотя она ничем не напоминала обычное размужичье,[6] а была субтильна и нежна собой. Да, Анна совершенно безошибочно угадала смысл подарка императрицы: благодарность и скрытый упрек…
— Браво, браво, дочь моя! — склонил голову граф Александр Андреевич. — Позвольте старику обнять вас за сей прекрасный ответ, достойный изящных чувств вашей великой души!
Анна к нему, как к мужчине, испытывала аналогичные чувства, оттого «Юстас» и «Алекс» восемнадцатого века всего лишь подержали друг друга за плечи и поулыбались приклеенными улыбками. Вслед за этим граф не без облегчения сообщил Анне, что отныне государыня сама лично будет принимать от нее донесения и давать ей задания.
На том и разошлись.
А между тем ситуация, заставившая императрицу всплакнуть, состояла в следующем.
Ее нынешний фаворит, Платон Александрович Зубов, был натура увлекающаяся. У всех еще на памяти было его страстное ухаживание за великой княгиней Елизаветой Алексеевной, юной женой великого князя Александра Павловича. Зубов вел себя совершенно неприлично и ничуть не скрывал, что намерен компрометировать прелестную Елизавету. В эту пору своей жизни она была очень дружна с фрейлиной Варварой Николаевной Головиной, изощренной интриганкой и распутницей. То есть относительно ее распутства дело обстояло таким образом: пороком так и веяло от ее внешности, однако никому не удавалось, фигурально выражаясь, подержать над ней свечку.
Императрица, по уши влюбленная в капризного мальчишку, которого до небес возвысила и разбаловала так, что он забыл о своем месте, начала не в шутку опасаться влияния Головиной, которая могла заронить в невинную душу Елизаветы семена соблазна, а уж потом настойчивые ухаживания Платона Александровича довершили бы дело. Екатерина была более чем обеспокоена. Ведь она сама выбрала для своего любимого внука Александра из двух принцесс Баденских именно Луизу-Елизавету!
Государыня приказала Анне де Пальме проникнуть в тайные замыслы Головиной и предотвратить их. Для близости к опасной фрейлине Анна была пристроена к ней лектрисой: эта французская мода — держать чтиц — велась у знатных дам России еще с елизаветинских времен, даром что Варвара Николаевна и сама была заядлой книгочейкой.
Буквально на второй день своей новой работы Анна де Пальме (понятно, что к Головиной она поступила под другим именем!) получила сколько угодно доказательств порочности натуры Варвары Николаевны, а также поняла, почему не было свидетелей ее порока. Варвара Николаевна оказалась того же поля ягода, что и Анна: она предпочитала женщин мужчинам.
Бог ее разберет, может быть, родилась она нормальной: вышла же она замуж, родила нескольких детей, — но супружеская жизнь отвратила ее от мужчин окончательно! Подруг себе она находила среди таких же, как она, обиженных супружеством красавиц. Последней ее пассией была графиня Анна Ивановна Толстая, чей супруг, граф и камергер Николай Александрович Толстой, был просто редкостной скотиной. Измученная его жестокостью, Анна влюбилась в красавца Джорджа Уитворта, английского посланника, однако он вовсю ухаживал за обворожительной и бесшабашной Ольгой Александровной Жеребцовой, урожденной Зубовой (кстати сказать, родной сестрой фаворита!), и пренебрегал Анной Ивановной.[7] В тяжелую минуту Анна Ивановна поддалась на нежные увещевания Варвары Николаевны и согрешила с ней.
Это произвело на бедняжку чудовищное впечатление! Она более не желала видеть бывшую приятельницу и уехала за границу, где надеялась залечить сердце, разбитое Уитвортом, и залатать нравственность, в клочья разорванную фрейлиной Головиной.
Елизавета, которой не повезло в супружеской жизни (Александр был к ней и к супружеской любви совершенно холоден… и оставался таким, пока не влюбился в Марию Львовну Нарышкину), была уже намечена Варварой Николаевной для заклания. И тут на глаза Головиной попалась хорошенькая лектриса.
Надо сказать, что и в Варваре Николаевне не было ничего мужского или грубого. Это была утонченная, смуглая, красивая брюнетка томного и чувственного вида — и очень привлекательная, пусть и стервозная. Она легко соблазнила лектрису (еще вопрос, кто кого?!) и пленилась ею настолько, что разоткровенничалась с ней самым постыдным образом. Заметим, что Анна де Пальме обладала не только уникальным даром изменять свою бесцветную, незапоминающуюся внешность (ценнейшее качество для разведчика, филера, шпиона, сыщика!), но и вызывала в людях какую-то просто-таки патологическую страсть откровенничать. Это был редкий талант, который немало послужил интересам Екатерины… а также аd majorem Russia gloriam!
Итак, агентка легко узнала историю Анны Ивановны Толстой, а главное, выведала, что Варвара Николаевна замышляет соблазнить Елизавету Алексеевну, чтобы потом шантажировать ее и иметь неограниченное влияние на семью великого князя, впоследствии, конечно, императора. Ведь в ту пору для многих не было секретом намерение Екатерины оставить престол внуку в обход сына!
Однако Варвара Николаевна намеревалась кое-чем поживиться и при еще не окончившемся царствовании: все тем же шантажом она мечтала вынудить Елизавету отдаться Зубову, который пообещал воздействовать затем на императрицу, чтобы та дала Варваре Николаевне титул кавалерственной дамы, наградив ее орденом Св. Екатерины — высшим в России орденом, который давался только женщинам.