Воихна поднялся на третий ярус башни, где в отдельной камере находился под стражей Матвей Кантакузин. Выслав стражников, Воихна остался с Кантакузином один на один. Несколько секунд два бывших заговорщика молча смотрели друг на друга. Злоба и ярость сверкали в глазах одного, смущение и испуг написаны были на лице другого.
— Бог свидетель, Матвей, совсем не то мыслилось в голове моей. Совсем не так должны мы были встретиться, — еле выдавливал из себя Воихна. — Провидение дьявольское, видать, шепнуло Елене о нашем сговоре. Вызвала она из Скопле войско. И твое счастье, что сейчас перед тобой стою я, а не Милан Топличанин.
— Тебе ли, изменнику, о моем счастье заботиться?! — процедил сквозь зубы Кантакузин и отвернулся. Больше он не желал ничего говорить.
Пленника по приказу Воихны переправили в Драму. Кесарь делал все, чтобы хоть как-то сгладить свою вину перед Кантакузином. Он окружил его заботой и вниманием и стражникам приказал выполнять любую его прихоть. Более того, он пообещал Кантакузину, что, коли будет его воля, отпустит он его с Богом домой. Единственно, что держало Воихну в неизвестности и удерживало от каких бы то ни было действий — это отношение к пленнику царицы Елены. Ведь она на правах сюзерена могла потребовать столь знатный трофей себе. А Кантакузин мог бы еще пригодиться кесарю для дальнейших планов. И Воихна рискнул. Рискнул поехать к Елене лично и просить у нее разрешения отпустить Кантакузина восвояси. Но дорога оказалась несчастливой — Воихна нежданно заболел и провалялся в постели в замке одного из своих властелинов целых двадцать пять дней. Лишь после этого он, наконец, попал в Серры. Елена приняла его любезно — ведь он вместе с Миланом Топличанином разбил проклятого Кантакузина и спас ее и ее державу от позора завоевания. Узнав о просьбе кесаря, царица поначалу пыталась отговорить его от столь неразумного шага, но, поскольку Воихна упорно продолжал настаивать на своем, благосклонно разрешила поступать с пленником, как его душе будет угодно. В приподнятом настроении возвращался Воихна в Драму. Но там его ожидал новый удар.
Иоанн Палеолог, узнав о поражении и пленении Кантакузина, воспрянул духом. Он быстро собрал войско и за три перехода оказался в окрестностях Адрианополя. Столица Матвея Кантакузина сдалась без боя. Это случилось так быстро, что семья Кантакузина — жена Ирина, сестра Иоанна и ее дети не успели покинуть город. Но Палеолог благожелательно, вопреки наговорам советников, отнесся к семье пленника. Поставив в Адрианополе своего архонта, Иоанн вернулся в Перифеорион и послал гонцов к Воихне, которым было поручено выкупить у кесаря Матвея за любую цену. Воихна и слышать об этом не хотел. Но гонцы не сдавались; они сообщили, что города Матвея заняты, а жена и дети в плену. Кесарь понял, что Матвей Кантакузин ему больше никогда не пригодится. Гнев заполнил его душу. Он дал приказ ослепить пленника. Но гонцы, чудом перехватившие этот приказ, пригрозили Воихне, что в таком случае он не получит ничего, ибо император Иоанн повелел доставить Матвея целым и невредимым. За это он платил большие деньги. И Воихна сдался.
«Ради защиты отчей земли от посягательств на нее и ради упрочения благоденствия и мира среди подданных царства моего, я, в Христа-Бога благоверный, царь Стефан Урош V, господин всем сербам и грекам, и Поморью, и Западным землям, объявляю состояние войны с нерадивым братом отца моего, отступником и самозванным царем, дядей царства моего Симеоном». Такая грамота, написанная красными царскими чернилами с личной подписью и золотой печатью Уроша, была объявлена глашатаями во всех концах Сербской империи, как на юге, где происходило непосредственное столкновение двух царствующих особ, так и на севере, где эти неурядицы и распри наиболее отчетливо выразились в недовольстве дубровницкой колонии в городе Железник, ибо бесконечные столкновения мешали дубровчанам спокойно торговать (а это было основным их занятием) и даже более того — подвергали их жизни ненужной, а главное, бессмысленной опасности.
Терпение Уроша кончилось, несмотря на его безвольность. Он пошел на этот шаг, чтобы окончательно разделаться со строптивым дядей, который своими набегами приносил всей сербской земле не меньшие убытки, чем страшная засуха 1357 года. Симеон принял вызов. Оба войска — и Симеона, и Уроша — начали готовиться к войне. Летом 1358 года они направились к Скадару, расположенному на берегах живописной реки Бояны в Зете. Во главе сербского войска ехал на буланом в яблоках коне, покрытом украшенной бисером попоной, сам император Урош. Возглавил он войско не для того, чтобы во время битвы командовать им (он, воспитанный смиренными монахами, не умел этого делать), а скорее, для самоуспокоения, чтобы собственными глазами наблюдать разгром Симеонова войска, в чем Урош нисколько не сомневался. Костурскую армию возглавлял сам Симеон, который, в отличие от племянника, собирался это делать и во время боя. Костурского царя нельзя было обвинить в дилетантстве, однако он не принадлежал и к тем полководцам, которые, имея под рукой пять тысяч воинов, способны разгромить пятнадцатитысячную армию врага.