Однако, несмотря на раздел, центральная власть и авторитет государя при жизни Душана были сильны. Он умел держать дисциплину и заставить отдельные сепаратистские и центробежные элементы подчинить свои интересы и стремления интересам и стремлениям государственным. А сепаратистских устремлений было предостаточно. Царство Душана было подобно слоеному пирогу. Оно состояло из весьма разнородных элементов и по национальному составу (чего стоил один лишь двор государя, при котором состояли: сербы, болгары, греки, албанцы, саксы из рудокопных городов, немецкие рыцари, патриции из Котора и Дубровника, венецианские и флорентийские торговцы), и по вере, и по традициям, и по культуре, и по политическим устремлениям. Если позволительно будет такое сравнение, то империя Стефана Душана представляла собой миниатюрную копию империи Александра Македонского. Кстати, и судьба обеих империй была одинаковой.
Больше всего неприятностей Душану доставляли присоединенные греческие земли, где подавляющее большинство составляло греческое население, хотя император и пытался переселять сюда как можно больше сербских феодалов, изгоняя византийских. Греческое влияние ощущалось даже при царском дворе — в образе жизни, государственных учреждениях и дворцовом этикете и укладе. В дворянские дома входили греческий язык и греческие обычаи. Сербская властела, получившая во владение присоединенные земли, приспосабливалась к греческому образу жизни (так и удобнее, и выгоднее) и постепенно переходила на сторону высших слоев греческого населения, которое стремилось к отделению от Сербской державы.
Но царь Душан не имел ни силы, ни таланта, чтобы соединить все эти несоединяемые разнородные элементы воедино, да и времени для этого у него было слишком мало. Все это и оказалось роковым для его сына и наследника Уроша и для государства в целом.
В отряде рыцаря Брюкнера было пятьсот латников. Все, как на подбор, статные, мощные. Одетые в железные латы, они и в самом деле выглядели непобедимыми. Четыре года рыцари Брюкнера верой и правдой (за хорошую плату, разумеется) служили Стефану Душану, будучи незаменимым подспорьем в его завоевательных походах и на равных соперничая с личной гвардией Душана — полуторатысячным отрядом рыцаря Пальмана. Теперь Душан умер, и Брюкнер почувствовал себя несколько ущемленным. Он собрался завоевывать Византию, чем обеспечил бы себе законное место в исторических хрониках, а ему сказали, что после смерти старого государя поход отменяется: у молодого государя, мол, другие планы.
— Иные планы! — громыхал своим басом огромный, широкоплечий рыжий Брюкнер, жалуясь своему ближайшему другу, рыцарю Хойзеру. — Да есть ли они вообще у него, эти планы? Ишь, как рассопливился у батюшкина гроба. Вот Душан, тот был государем!
— А ты думаешь, Пальман останется при Уроше?
— Меня не интересует Пальман. Этот проходимец всегда мог найти место под солнцем, — недовольно поморщился Брюкнер. — Пойдем лучше к рыцарям. У них уже, наверно, пир идет горой.
Рыцари пировали. В конце концов, они же не виноваты, что этот чертов Душан преставился перед самым Рождеством. Это пусть сербы соблюдают траур. Они, рыцари, подвластны только сами себе и своим, рыцарским, законам. По случаю рождественских праздников закололи десять баранов, множество гусей и кур. От сыров, колбас и масла ломились столы. Огромные бочки крепкого красного вина, десятки лет хранившиеся в погребах замка местного великаша, призренского жупана Вукашина Мрнявчевича, опорожнялись в считанные минуты. Деревенские девки, прислуживавшие рыцарям, уже давно ходили в синяках из-за постоянных пощипываний, тычков и тисканий.
Рыцари дружными возгласами и поднятием массивных медных кубков приветствовали появление Брюкнера и Хойзера.
— Где ты ходишь, Брюкнер? Мы уж думали, ты нас покинул и переметнулся к Пальману.
— Говорят, он в Дубровник собрался.
— Как же, покинешь вас, — довольно проворчал Брюкнер. — Вы же без меня ни одному великашу не будете нужны. Они же все от одного только вашего вида разбегаются, и лишь я своим кротким выражением лица успокаиваю всех этих толстосумов.
Раздался дружный хохот, и рыцари, сомкнув на миг наполненные кубки, уже забыв о Брюкнере, продолжали трапезу за длинными столами, составленными буквой «п».