- Господин пг'офессог', я не пг'ивык отвечать стоя. Г'аспог'ядитесь, пожалуйста, чтобы мне подали стул.
Герье сказал сторожу, чтобы тот принес стул. Алексинский уселся, вынул билет и стал обдумывать ответ. Он хорошо подготовился и проявил незаурядную выдержку. Выдержку и профессиональную честность проявил и Герье, поставив строптивому, но знавшему предмет студенту заслуженное им "весьма".
То были эпизоды, заряженные элементами политики. В чистом виде она предстала перед нами в начале 1902 г., когда в аудитории были разбросаны прокламации с призывом принять участие в общей сходке для протеста против действий власти.
Было бы преувеличением утверждать, что у меня и ближайших моих друзей были уже сложившиеся взгляды ко времени поступления в университет. Была лишь настроенность, благоприятствовавшая образованию определенных взглядов и их систематизации в будущем. Как я сейчас ее понимаю, эта настроенность была по своему существу сродни оптимистическому и просветительскому 18-ому веку. Нам близко и созвучно было накануне 20-го века воззрение, из которого следовало, что главное решают не учреждения, а люди и уровень их умственного и морального развития: не внешняя обстановка и, тем менее, физическая мощь - главный фактор истории, а личный почин и идеи.
Эти настроения дисгармонировали с господствовавшими. Мы скоро в этом убедились и сами с ними частично расстались: Шер раньше других, я много позже. В наших настроениях можно было не без основания усмотреть возвращение вспять. Между тем сейчас, уже во второй половине 20-го века, этим настроениям оказываются подвержены самые, казалось бы, передовые круги.
Известный своими независимыми и радикальными убеждениями верховный судья Соединенных Штатов Доглес в своей новейшей книге "Strange Lands and Friendly Peoples" риторически вопрошает: "Неужели мы забыли, что наиболее мощным оружием являются идеи? Идеи, а не доллары или военная мощь, одержат верх". Примерно, такая же настроенность создалась и у Е. Д. Кусковой, которая, в итоге прожитого и пережитого, теперь предлагает: "прежде, чем встать на путь борьбы с деспотизмом", надо всё "переосмыслить".
В свете последующего эти настроения представляются сейчас наивными. Свидетельствуя о "вечном возвращении" идей и настроений, они полвека тому назад побудили меня и моих друзей отнестись отрицательно к предложению демонстрировать против произвола власти. Но каждый из нас считал своим долгом объяснить свой образ действий и показать, почему другие действуют неправильно. Каждый из нас составил свой текст контр-прокламации за подписью "Группа студентов". Моя заняла страничку и кончалась: "Кто не с нами, тот против нас". Я явно не отдавал себе отчета в смысле этих слов. Бумажки наши были переписаны гектографическими чернилами, отпечатаны в "типографии" Шера и "распространены", - проще говоря, розданы первым встречным коллегам.
Написанные наспех и неумело и размноженные в очень ограниченном числе наши контр-прокламации не произвели, конечно, никакого впечатления. Не они могли остановить ход событий - предотвратить назначенную на 9-ое февраля сходку, заранее организованную и подготовленную. Взобравшись в перерыв между лекциями на столы, мы через слуховое окно наблюдали, как в соседний Актовый зал широким потоком вливалась студенческая масса. Слов мы не слыхали, но жестикуляция "их" и наша - недвусмысленно передавала наши чувства друг к другу. На возвышение взобрался среднего роста худощавый и стройный, восточного типа, красивый студент. Он плавно размахивал руками, очевидно, в ритм своей речи, потом умолкал, и тогда начинали говорить другие. То был председатель сходки, студент 2-го курса Церетели, Ираклий Георгиевич, впоследствии депутат 2-ой Государственной Думы и министр Временного Правительства 17-го года.
Конца и эпилога сходки я не видел. Стало известно, что выходивших из университетского двора студентов полиция задерживала и препровождала в соседний Манеж. Там задержанным предоставлена была полная автономия с возможностью избрать даже ректора своего Вольного университета. Им оказался мой будущий приятель, юрист-философ, Меерович, Лазарь Соломонович.
Он быстро приобрел популярность в манеже, как лектор, с одинаковым успехом читавший доклады о Ницше и о математике, о Шеллинге и о венерических болезнях. Студентов держали в Манеже несколько дней, потом стали выпускать: одних совсем на свободу, других выслали "на родину", по месту постоянного жительства, под надзор родных и полиции, наконец, третьих, которых признали зачинщиками, перевезли в бутырскую тюрьму и отправили в административном порядке в ссылку в Восточную Сибирь на три-четыре и даже пять лет.
Такой расправе подверглись Церетели, Меерович, будущие эс-эры Максимилиан Швейцер, братья Будиловичи, Вадим Руднев. Через год всех их, впрочем, из Сибири вернули. О студенте Мееровиче долго еще шла молва в семинарах Новгородцева и С. Н. Трубецкого, как о философе Божьей милостью, знавшем Плотина и патристику по подлинникам, а не по чужому изложению.[LDN1]
Лекции к Пасхе закончились, предстояли экзамены. Даже история римского права, наиболее трудный предмет, и тот требовал только времени, усидчивости и памяти, чтобы студент получил высшую отметку, "весьма". Я без труда сдал все экзамены на "весьма". Приближались летние вакации, и с ними родился план коллективного путешествия по Волге и Кавказу. План возник у представительного Николая Александровича Гейнике, студента-филолога, на много нас старшего. С Гейнике появился на нашем горизонте его коллега по факультету и курсу Херасков, Иван Михайлович. Я познакомился с ними в гостинице "Петергоф", расположенной против Манежа, в которой студенты селились по двое и даже по трое в комнате. Была пирушка по случаю присуждения факультетских медалей и премий за сочинения, - в частности, Хераскову была присуждена премия за дипломную работу о Кондорсэ. Было людно, шумно, дымно, безалаберно, опорожнили несчетное число бутылок пива.
При общем содействии разработали подробный план путешествия, примерно, на б недель с минимальным расходным бюджетом. Всего экскурсантов оказалось семеро: мы четверо, Херасков и Гейнике с белобрысым гимназистом 8-го класса со звучной фамилией - Пестель, который интересовался больше бабочками, чем гимназическими предметами. Гейнике был его репетитором. Он же был единодушно избран нашим старшиной, как старший по возрасту и явно более опытный и практичный. Каждому предписано было взять возможно меньше багажа и продумать, где у кого имеются родные или знакомые, которых можно было бы по дороге навестить, навести у них справки, и, может быть, "похарчиться".
Путешествие с начала до конца прошло "согласно плана" - было выполнено и перевыполнено. Шесть недель мы пропутешествовали по суше и по воде, по железной дороге и на пароходе, пешком одни и с ослом в сопровождении проводника. Истратили мы по 65 рублей на человека. Когда чуть-чуть выходили из бюджета, например, на Волге и позволили себе роскошь - обед из двух блюд: зеленые щи и битки, что стоило 35 копеек, - неумолимый староста немедленно переводил нас на режим экономии: на, так называемый, большой и малый чай, то есть на ситный хлеб с маслом и редиской и чаем утром, днем и вечером.