Так, меня и Льва Арманд послали за патронами. Мы благополучно добрались до указанного пункта. Меня нагрузили, подвесив патроны на грудь и на спину под пальто, и я отправился в обратный путь. Он лежал чрез Пречистинку. У дома, который занимал командующий войсками ген. Костанда, Меня остановил караул:
- Куда идешь?
Я ответил. Солдат провел руками вдоль шинели и кинул:
- Проходи, жидовская морда!..
Я не почувствовал себя оскорбленным. Чувство невероятно-счастливого исхода вытеснило все другие чувства и мысли. Ведь стоило караульному провести руками не справа и слева, а спереди и сзади, и меня бы уже не существовало... Москва была объявлена на военном положении, и с задержанными по подозрению, а не то что с поличным, расправлялись часто тут же, на месте задержания. Разгружая патроны, я говорил друзьям:
- Пережил свою станцию Борки - чудесное избавление от смерти.
Были и другие рискованные задания. Самый выход на улицу был уже сопряжен с риском. Как-то вечером вышли мы впятером и только приблизились к повороту, как услышали мерное цокание лошадей. Топот был так близок, что отступать было поздно, бежать некуда.
Начальник наших боевых дружин Александр Гудков, погибший позднее как русский доброволец на французском фронте в Первую мировую войну, извлек револьвер и стал первым у самого края стены. За ним, тоже с револьверами в руках, стали дружинник Оскар и Александр Высоцкий. Тут же и мы с Фондаминским переминались с ноги на ногу: оружия у нас не было, да и владеть им мы не умели. Прошли томительные десятки секунд. Сердце билось всё учащеннее - в меру надвигавшегося топота лошадей. И вдруг упал сноп света от фонаря мирно проезжавшей кареты, а вовсе не разъезда драгун, как мы предполагали.
В другой раз я был послан с кем-то вдвоем отнести динамит в жестяных банках из-под чая с расписными райскими и другими птицами. Динамит надо было доставить в дом Чулкова на Смоленском бульваре. На обратном пути я завернул к Свенцицкому, жившему в том же районе. У него тоже хранились не то динамит, не то оружие. Я застал там Андрея Белого. Был ли он эс-эр, эс-дэк или член "Христианского братства борьбы", я не знал, и спрашивать о том не полагалось. Но что и он в ту пору "слушал музыку революции" и был ею увлечен, я могу засвидетельствовать с полной определенностью.
Во время восстания московский Совет стал выпускать "Известия". В принципе редактировать их должна была коллегия из представителей Совета и партий с.-д. и с.-р. От эс-эров был делегирован в редакцию я. Собрав все сведения, поступавшие за день от приходивших из разных концов города единомышленников, я отправился поздно ночью по притихшим и заснеженным переулкам Арбата и Поварской по указанному мне адресу. Там я застал всего одного человека Ерманского. Меньшевик он или большевик, я не знал, но скоро убедился, что действует он по-большевистски. Встретил он меня приветливо:
- Ну, как добрались?.. Что принесли? Я выложил свой материал - описания с мест: положение, настроения, потери.
- Ну, оставьте!.. Там посмотрим, что включим. В появившемся на следующий день номере "Известий" не оказалось почти ничего из принесенного мною материала. Когда я снова заявился к Ерманскому вечером следующего дня, я предложил ему совместно установить что из материала пойдет. Он решительно отверг это и, после некоторого препирательства, недвусмысленно дал понять, что мне предстоит выбор: либо оставить материал, положившись на него, Ерманского, либо взять обратно то, что я принес. Мучительно было принять то или иное решение. Оба выхода одинаково не устраивали и фактически я принял как раз оба: сначала забрал материал и удалился, а потом, пройдя два квартала, сконфуженный и злой - и на Ерманского, и на себя за собственное бессилие и капитуляцию, вернулся и отдал свои бумажки. Мне с ними делать нечего, к следующему дню они уже устареют, а бессовестный фракционер Ерманский, может быть, всё же пустит их в ход хотя бы частично.
Впоследствии выяснилось, что Ерманский был левым меньшевиком. Большевики взяли его в свою Коммунистическую академию, но в 1930-ом году его из нее исключили, а во время ежовской чистки - ликвидировали.
4
Московское восстание было, конечно, "авантюрой", к которой одни стремились и которую другие оказались бессильны предотвратить. Активно участвовали в нем меньше тысячи человек. Знаменитый Макс Вебер назвал восстание "бессмысленным", "путчем". Осудил восстание задним числом и Плеханов, заметив, что "нетрудно было предвидеть", что "силы пролетариата" для победы не хватит "и потому не нужно было браться за оружие". Однако, не только Ленин, но и Каутский тех лет оправдывали и приветствовали восстание, несмотря на его провал.
Восстание было безрассудной импровизацией. Но до безрассудства дошла и растерявшаяся власть. Московский генерал-губернатор адмирал Дубасов приобрел всероссийскую известность жестоким усмирением крестьянских волнений в Черниговской, Полтавской и Курской губерниях. Открыв военные действия артиллерийской стрельбой по центру города, Дубасов затем впал в панику и обратился за помощью в Петербург. Прибывший Семеновский гвардейский полк помог подавить восстание на 8-9-ый день.
Затаив дыхание, жители притаились в ожидании расправы. И она не заставила себя долго ждать. Артиллерия разнесла целый район - Пресню, чтобы пробиться к Прохоровской мануфактуре, где засел штаб повстанцев. Расстреливали с азартом и увлечением - одиночек и группы, виновных и невинно заподозренных. Арестовывали непричастных и упускали главных действующих лиц.
Кто имел какое-либо отношение к восстанию, спешил скрыться и, если было возможно, даже покинуть Москву. У меня не было никаких определенных планов, когда на собрание немногих оставшихся в Москве комитетчиков явился неожиданно Гоц с сообщением, что в конце декабря предстоит съезд партии, и Москве предоставлено право послать трех делегатов. После обмена мнениями Гоц предложил выбрать в качестве делегатов Руднева, Фондаминского и меня. Авторитет Гоца был неоспорим, и нас избрали. Я был польщен, но чувствовал себя неуверенно - никак не считал себя призванным и достойным определять судьбы партии, с которой был связан меньше года.
Было указано ехать в Петербург, явиться по определенному адресу и там узнать, куда следует направиться. Я всё проделал и получил адрес какой-то гостиницы на Иматре, в Финляндии. Финляндия была в то время и Россией, и не-Россией. Власть Петербурга на нее распространялась, но не полностью, а с существенными оговорками. И в Финляндии возможно было то, что под угрозой тяжких кар воспрещалось в России.
Приехав на место назначения, я разыскал прежде всего своих московских друзей: Фондаминского, Гоца, Якова Гавронского. Они познакомили меня с головкой партии: Натансоном, Черновым, Минором, Рубановичем, Волховским, Аргуновым и другими. Я глядел на них, конечно, снизу вверх, как на эпических героев. Но чем ближе и лучше, я их узнавал, тем отчетливее испарялось первоначальное чувство преклонения. Причина лежала не столько в дефектах этих людей, сколько в присущей молодому возрасту впечатлительности.
Как-то утром, когда я спустился к завтраку, Гавронский обратился ко мне:
- Плеве знаешь?.. Так вот этот человек сильнее Плеве, - и он указал пальцем на громадную тушу с чрезвычайно неприятной внешностью, сидевшую за столом и усердно уплетавшую всякие яства. Это был Азеф, подвиги коего мне не были известны, но на которого я уставился со всем подобающим "человеку сильнее Плеве" респектом и восхищением.
Азеф и его боевики, Савинков и Моисеенко, держались особняком, с речами не выступали, соблюдали конспирацию. Особняком, своим "землячеством", держались и мы - москвичи, своего рода герои, проделавшие восстание и уцелевшие от расправы Дубасова и Мина с Риманом (командиры Семеновского полка). Особой роли мы на съезде не играли, на решения влияния не оказывали. Фондаминский вовсе не выступал. Активнее других был Вадим Руднев, - но не по программным вопросам, а по вопросам тактики. Вместе с Ракитниковым он защищал необходимость немедленного призыва крестьян к захвату земли. К словам Руднева прислушивались очень внимательно, но с его радикальным предложением большинство съезда не согласилось. Мне программа П. С.-Р. обязана одним словом. Первоначальный проект говорил о передаче социализированной земли в распоряжение центральных и местных органов самоуправления. Я же доказывал, что "распоряжение есть одно из проявлений права собственности и только его одного". Не могут одновременно распоряжаться и центральные и местные органы. Поэтому "поступает в распоряжение" надлежит заменить словами - "поступает в заведывание": заведывать могут и центральные, и местные органы самоуправления. Чернов это поддержал, и съезд одобрил.