Когда мы всё-таки разошлись, осталось чувство неловкости не за то, конечно, что я наговорил Луначарскому, в адрес большевиков, а перед хозяином дома, не знавшим, как, не нарушая гостеприимства, утихомирить разбушевавшихся гостей.
Под общим кровом мы с Луначарским провели всего одну ночь. На следующий день он уехал, и я его больше не видал и не слыхал - до открытия Учредительного Собрания.
3
Особое совещание открылось, как было назначено, 25-го мая в Мариинском дворце, где в царское время помещались Государственный Совет и Комитет Министров, а в начале Февральской революции - Временное Правительство. Здесь протекала вся работа Совещания - общих собраний и комиссий. В Совещание входили 13 сведущих лиц или специалистов по государственному праву и статистике и более 50 представителей главных политических и национально-политических течений России. Эти последние очень ревниво относились к тому, чтобы получить возможность участвовать в выработке закона, который должен предрешить их будущее и будущее России. Все хотели убедиться в том, что не будут нарушены их права и интересы.
Совещание открылось приветствием министра-председателя кн. Львова. Он поздравил собравшихся "с приступом к занятиям величайшей государственной важности" и подчеркнул, что эта работа "требует величайшей справедливости по отношению ко всем частям и группам пестрого состава нашего громадного государства быть конденсатором всех духовных и умственных сил народа. Оно должно быть выразителем его великого ума и сердца".
Эти слова, характерные лично для кн. Львова, выражали не его только настроения, чувствования и мысли. Все так понимали, во всяком случае так говорили. И члены Особого совещания, за единичным исключением, все так относились к стоявшей перед ними задаче. Это упускают неосведомленные зоилы, критиковавшие и критикующие Особое совещание за то, что, в поисках технически совершенного закона, оно якобы затянуло свои занятия настолько, что закон запоздал и практически оказался никчемным.
Назначенный правительством председательствовать в Совещании Ф. Ф. Кокошкин напомнил, что правительство было озабочено не только совершенством закона, но и соответствием его "стремлениям и интересам различных частей населения, различным условиям отдельных частей России, которые специалистам могут не быть в точности знакомы". Кокошкин дал и перечень трудностей, стоящих перед авторами закона: огромная территория, разнородный состав и редкость населения, кочевой уклад жизни в отдаленных районах Азиатской России, впервые применяемые прямые выборы и участие в выборах "доблестных защитников родины", предрешенное декларацией правительства.
Секретарем совещания был избран Н. Н. Авинов, знакомый мне еще по Московскому университету. Он только что закончил выработку новых Положений о земстве и городах и теперь полностью посвятил себя обслуживанию Особого совещания. Ему помогал штат стенографов, протоколистов, редакторов, которых Авинов подобрал из оказавшихся не у дел канцелярий Государственного Совета и Думы.
Совещание разбилось на 7 комиссий, выбиравших каждая своего председателя, секретаря и докладчика, представлявшего общему собранию итоги комиссионной работы.
Я попал в четыре комиссии: об осуществлении активного и пассивного избирательного права, о выборах на окраинах, о системах избирательного права и об избирательных списках и их обжаловании. В последней комиссии я был докладчиком, а в комиссии о выборах на окраинах, позднее переименованной в комиссию об окраинах и избирательных округах и увеличенной в числе, был избран секретарем при М. М. Винавере, председателе. Своим избранием в наиболее ответственные комиссии я был обязан, конечно, не личным своим качествам, а положению представителя ПСР. Тем не менее, скажу без лишней скромности, что я был и в числе более активных членов совещания.
В совещании сложилась в общем деловая и дружная обстановка. Авинов со своим штатом образцово поставил технику составления докладов и печатания стенографического отчета и "Известий" совещания. Мы сходились иногда по три раза в день в различных залах великолепного Мариинского дворца, и постепенно установилось профессиональное или коллегиальное содружество. Когда комиссии собирались днем, нас угощали чаем с лимоном и тонкими ломтиками черного хлеба. Чай сервировали в изящных китайских чашечках, но "дефицитного" сахару не давали. Моим соседом часто оказывался историк Лаппо-Данилевский, тихий, чинный, благообразный. Он приносил с собой в целулоидной, из-под зубного порошка, коробочке мелкие кусочки колотого сахару. Прежде, чем самому взять, он неизменно предлагал соседям. Я оценил его воспитанность и жертвенность, но находил в себе мужество отказаться и пил свой чай без сахару.
Профессора-специалисты принадлежали все к умеренному лагерю и держались особняком. Все они были чрезвычайно корректны и в речах, и в личном общении. Официальнее других держался Николай Иванович Лазаревский - тощий и подобранный, он и в Особом совещании был скорее чиновником, чем профессором. Проще всех держался Владимир Матвеевич Гессен, - первоклассный ученый и превосходный лектор. Когда я ему признался, что отказался ехать в Петроград магистрироваться, потому что боялся его, как экзаминатора, он замер на тротуаре, по которому мы шли, и стал громко и неудержимо хохотать:
- Вы меня испугались?.. Меня?.. Он делал два шага и снова повторял то же, хохоча и сотрясаясь всем своим грузным корпусом.
Агрессивнее других выступал Маклаков и особенно его друг Аджемов, порою снижавший уровень дебатов. Исключением был, конечно, Козловский, Мечислав Юльевич, представлявший большевистскую партию и получивший вскоре малозавидную известность в качестве посредника по финансированию большевиков из немецких средств. Первое же его выступление было вызывающим. Оно было направлено на опорочение личного состава совещания: имущие классы имеют в нем "несомненное и явное большинство", доказывал Козловский.
Имущие представлены 36%, а трудящиеся - всего 30%, Совещание, поэтому, антидемократично. Его одного за всё время остановил председатель за некорректное выражение. А 7-го июля, одновременно с предписанием правительства об аресте Ленина, Зиновьева и Каменева, Козловский был лишен правительством звания члена Особого совещания и надолго исчез с моего горизонта.
И левые члены Совещания не были близки друг другу. Мы не составляли особой "фракции" и выступали каждый от своей группы, часто споря друг с другом даже с кафедры.
Обратился ко мне однажды Владимир Абрамович Канторович, представитель еврейского Бунда:
- Когда же, наконец, вы уберете этих предателей, Ленина, Троцкого и компанию?
- Почему "вы", а не "мы"? - естественно заинтересовался я.
- Потому что это ваше дело, эс-эров.
- А ваше? Что будете вы делать?..
- Мы, мы будем вам сочувствовать.
Очень умеренный социал-демократ, работавший в "Днях" вместе с Потресовым, Ст. Ивановичем, Загорским, Канторович и в 17-ом году не мог еще отрешиться от мысли, что "мелко-буржуазные" эс-эры самой историей предопределены расчищать дорогу для восходящего на историческую арену пролетариата.
Оживленные споры вызвал вопрос об избирательном возрасте. Более умеренные члены совещания предлагали связать избирательный возраст с достижением гражданского совершеннолетия в 21 год. Винавер и Маклаков аргументировали a fortiori: если человек не имеет права подписать вексель или выдать заемное письмо, как можно предоставить ему право решать судьбы страны и народа.
Венедикт Александрович Мякотин отстаивал избирательный возраст в 20 лет, согласно тому, как значилось в программе эн-эсовской партии. Все признавали, что при установлении избирательного возраста следует исходить из какого-либо принципа. Но каждый, кто предлагал тот или иной срок, делал это, как мне казалось, совершенно произвольно. Приходилось считаться с тем, что "доблестным защитником родины", то есть призванным в армию и флот, хотя бы они и не достигли совершеннолетия, правительство уже обещало предоставить избирательное право. И вот одни предлагали ограничиться предоставлением избирательных прав только тем, кто находится на фронте. Другие, наоборот, - только находящимся в тылу. Мякотин считал почему-то "немыслимым" предоставить избирательное право пошедшим на войну добровольно.