«Покинуты. Мы покинуты!»
Он дошел до врат, прислонился к опоре и вцепился в лицо, пытаясь очиститься от слез. Верховная Жрица, жестокая поэтесса, визжала в нефе Храма, визжала словно женщина, которую насилуют. Остальные — все женщины — одинаково извивались на мраморном полу, содрогаясь в лежачем танце мрачной чувственности. Жрецы и служки — мужчины пытались успокоить судорожные движения, заглушить крики, рвущиеся из воспаленных глоток, бормоча бесполезные утешения… а потом один за другим начали отходить, как будто плиты пола стали скользкими. Женщины скользили в так называемом Нектаре Экстаза — нет, ни один мужчина уже не мог видеть происходящее иначе, отрицать истину.
Они сбежали. Их терзал ужас — но разве не примешивалась к нему зависть?
Началась гражданская война, воспламенив все подобно небесным бурям. Семьи распадались повсюду — от Цитадели до скромных домов и общин. Кровь Анди залила Харкенас, и спасаться было некуда.
За ворота. Когда отчаяние уже душило Эндеста Силана, он увидел ЕГО приближение. Из нижней части города. Его руки покрыты черной блестящей чешуей, его обнаженная грудь защищена природной броней. Кровь Тиам бушует в венах, даря жизнь и соединяясь с магией хаоса; глаза сверкают яростной волей…
Эндест пал на колени перед Аномандером: — Владыка! Мир рушится!
— Встать, священник, — отвечал тот. — Мир не падет. Ты мне нужен. Идем.
Он прошел мимо, и Эндест обнаружил, что вскочил на ноги, ибо воля Лорда Аномандера ухватилась за сердце железной перчаткой, потащив его вслед за воителем.
Он провел рукой по глазам. — Владыка, куда мы идем?
— Храм.
— Нельзя! Они сошли с ума… женщины… Они…
— Я знаю, что поразило их.
— Верховная Жрица…
— Мне не интересна. — Аномандер помедлил, оглянувшись. — Назови свое имя.
— Эндест Силан, аколит третьей ступени. Владыка, умоляю…
Но воитель уже шагал, заставив Силана замолчать одним движением когтистой, чешуйчатой руки.
— Преступление сего дня, Эндест Силан, лежит на самой Матери Тьме.
Именно в этот миг юный служка понял, что замыслил Лорд. О да, Аномандер нуждается в нем. Его душа — «прости меня Мать!» — откроет путь, поведет владыку по Незримой Дороге.
И он предстанет перед ней, да. Высокий и суровый. Сын, ничего не боящийся. Ни ее, ни своего гнева. Буря… о, буря только начинается.
Эндест Силан одиноко сидит в своей комнате. Стены ее толсты и глухи, слово стены склепа. Крошечная масляная лампа стоит на столе — свидетельство плохого зрения, пятна Света на душе, пятна столь древнего, столь глубоко въевшегося в покрытое рубцами сердце, что кажется ему тугим как кожа.
Он стар и получил привилегию ворошить старинные воспоминания, воскрешать в потрепанной плоти юность — то время, когда боль еще не грызла суставы, когда хрупкие истины еще не ослабили скелет, сделав его сутулым и хромым.
— Держи путь открытым, Эндест Силан. Она взъярится на тебя. Она попытается изгнать меня, закрыться. Держись. Не отступай.
— Но, владыка, я посвятил ей жизнь.
— Какой в ней прок, если она не отвечает за собственные дела?
— Она создала нас всех, Лорд!
— Да. И ответит за это!
Юность — время резких суждений. Огонь гаснет с течением лет. Гаснет сам собой. Мечты о спасении засохли на стеблях; кто посмеет оспорить жестокую правду?
Они прошли цитадель, полную мертвецов — сломанных, выпотрошенных. Подобно их лопнувшим чревам, трения, соперничество, вражда не могли удержаться внутри. Хаос породил кровь и дикость, и загорелись глаза тех, кто недавно играл на арфах и лютнях. Дураки выстроились в очередь. Дураков всегда хватает. Дураки идут за тем, кто первым призовет их. Так Эндест шел красными коридорами, смердящими смертью залами в двух шагах за спиной Аномандера.
— Могу я спросить, Эндест Силан?
— Можете, Лорд.
— Выстоишь?
— Выстою.
— Ты будешь ждать меня в тот день?
— В какой день, Лорд?
— День в самом конце, Эндест Силан. Ты будешь ждать меня в тот день?
— Я сказал, что выстою, владыка, и поэтому выстою.
— Тогда держись, друг. Держись. До того мига, когда придется предать. Не протестуй, Эндест. Ты узнаешь этот миг, ты сразу узнаешь его.
Только это сохраняло ему жизнь. Так он сам подозревал. Тревожное ожидание, столь долгое, что успело затвердеть и покрыться коростой почти бесконечных столетий.
«Скажи, Эндест, что ворочается в Великом Кургане?»
«Владыка?»
«Это Итковиан? Мы действительно стали свидетелями рождения нового бога?»