Двоюшке Раз (которого прозвали Цапом) придется напрячь мозги, вырабатывая более хитрый план. Кажется, что хитрости взяться неоткуда — мозги Цапа отличаются вялой тупостью — но ему словно бы демоны помогают, наперебой подсказывают жестокие идеи. Цап не остановится, это ясно. Нет, он запомнил и начал планировать. Чем дальше, тем хуже будет.
Но сейчас ему нет дела до Двоюшки Раз, да и вообще ни до чего, что может случиться вечером или завтра утром. Он ведь принес домой еду, целую охапку еды, доставил ношу под радостные крики облегчения.
Человек, в честь которого он был назван, человек давно умерший, тот, что не был Дядей Раз или Дядей Два — но, разумеется, был не Папой, а Дядей Три — ну, этот человек мог бы гордиться мальчиком — одноименником, который помогает семье держаться вместе.
Подхватив себе луковицу, малец Харлло пробежал в безопасный уголок единственной комнаты и, за миг до того как впился в лакомство, поймал взгляд Дяди Раз и кивнул, подмигнув, в ответ.
Как вечно твердит Дядя Два, расчет времени позволяет человеку измерить мир и найти в нем свое место. Расчет — это не мир «может быть», расчет — это мир «да» и «нет», «так» и «этак». «Сейчас» или «завтра». Расчет — свойство зверей, ловящих других зверей. Он свойственен тигру с неподвижным, следящим взором. Он свойственен и жертве, когда охотник становится добычей. Это как с Двоюшкой Раз: каждый миг — охота, дуэль, битва. Но Харлло изучил путь тигра, спасибо Дяде Два, у которого даже кожа становится тигровой, едва пробудится холодный и неумолимый гнев. У него глаза тигра. Он — самый храбрый и мудрый человек в Даруджистане. И он — единственный, кроме самого Харлло, кто знает: Тетя Два — вовсе не Тетя, а Мама. Пускай она этого не признает, никогда не произносит вслух, никогда не подходит к своему единственному ребенку, сыну Насилия. Когда-то Харлло думал, что Насилие — имя Папы; но теперь он узнал, что Насилие — не имя, а то, что люди делают друг другу. Как локтем под ребра и еще хуже. Вот почему Мама остается Тетей Два, вот почему в редкие визиты она не встречает его взор, как Харлло не пытается, вот почему она не говорит ничего, а если говорит, голос звенит гневом.
«Видишь ли, Харлло, тетя Стонни ненавидит слова», объяснял Грантл. «Когда слова подкрадываются слишком близко к тому, что она скрывает».
Да, он видит. Он много чего видит.
Цап заметил его взгляд и скорчил страшную рожу, обещая скорую расправу. Младшая сестра Цапа, Мяу, смотрела с края стола, смотрела и не понимала — да и куда ей, в три года от роду. Двоюшка Три, которую звали Хныка, лежала скрытая в колыбельке и пеленках, в полной безопасности от всего, как и подобает младенцам.
Самому Харлло было пять или почти шесть. Он уже стал высоким — долговязый, шутил Грантл, долговязый и тощий. Именно так растут мальчики.
Тетя Мирла положила оставшиеся овощи в кипящий над очагом котел; Харлло заметил, как она бросила понимающий взгляд на мужа, а тот кивнул, продолжая массировать обрубки под коленями (у большинства людей там расположении икры, лодыжки и стопы, но Дядя Бедек пережил несчастный случай, что — то вроде Насилия, но неумышленного, и теперь не может ходить, что сделало жизнь труднее для них всех. Поэтому Харлло приходится делать все то, что не желает делать Цап, а тот не желает делать ничего… разумеется, кроме как травить Харлло).
Воздух в убогой комнате стал пахнуть землей и сладким, потому что Мирла бросила кизяк в маленький очаг под котлом. Харлло знал, что утром ему придется пойти и собрать новых кизяков — за городом, на Западном берегу Озера, а это будет целое приключение.
Цап прикончил свою луковицу и подбирался к Харлло, уже сжав руки в кулаки.
Но Харлло расслышал стук сапог на улице, треск сухих веток дерева, обрушившего крышу домика напротив; еще миг — и Дядя Два распахнул циновку входа и втиснулся в комнату, пригнувшись — полоски на лице были словно заново нарисованы, так ярко они выделялись, а глаза светились словно два фитиля. Он улыбнулся, показав клыки.