У окна она кашлянула в третий раз — не потому что тройки предпочтительнее пар, ибо Карга, разумеется, не склонна к суеверности — но если кашлянуть два раза, третий звук раздастся где-то еще, и не будет ли это к худу? «Чур нас, ох, чур нас!» — Прощай, Барук.
Едва алхимик закрыл окно за вымазанной дегтем клушей, Чилбес поднял голову и заорал: — Она идет! Идет!
— Да. — Барук вздохнул.
— Убийственная женщина!
— Не в этот раз, малыш. Лети к Дерудан, да побыстрее. Передай от меня так: та, что охотилась за нами, вернулась. Чтобы обсудить… многое. Потом, Чилбес, пригласи Дерудан навестить меня как можно быстрее. Уверен, она отлично поймет необходимость.
Чилбес спорхнул (ну, скорее шлепнулся) на пол около камина и залез в трубу, разбросав угли.
Барук хмуро поглядел на призванного им демона; одним жестом освободил его дух, проследив, как круговорот энергии угасает и пропадает. «Иди домой, гость. С моим благословением».
Потом он застыл, созерцая стену, через которую та явится.
Стоял, ожидая Воркану.
Больше не страшась ее.
Нет, ужас вызывали причины ее возвращения. Что до самой Хозяйки Ассасинов, у него припасены суровые слова, так ее и эдак!
«Ты убила всех других, женщина. Всех, кроме меня и Дерудан. Да, остались только трое. Только трое.
Чтобы остановить возвращение Тирана. Если сумеем.
Ох, Воркана, этой ночью ты повалила слишком много камней».
Не попросить ли о помощи Аномандера Рейка? Боги подлые, именно это ему почти открыто предложили, если он правильно понимает Каргу — а он уверен, что понимает, хотя бы в этом вопросе. Если он решится принять такую помощь, следует ли рассказать Дерудан и Воркане? Но как он сможет умолчать?
Он был уверен: это им не понравится. Особенно Воркане. Их хрупкий союз (увы, он неизбежно окажется хрупким) может умереть в момент рождения.
«Ох, Барук, будь откровенным, будь честным с ними. Спроси их. Просто спроси».
Но как только он увидел, как стена пошла пятнами, словно бы тая, как из нее медленно и осторожно шагнула фигура, понял: не сможет. Не должен.
«Осталось трое. Недостаточно, чтобы остановить возвращающегося Тирана. Даже с помощью Рейка.
Что означает: один из нас может решить, что выгоднее предать. Заручиться его доверием. Он возвращается. Так ублажим его. Поторгуемся, чтобы остаться в живых — так будет точнее.
Кто-то из нас может предать остальных. Возможно, Дерудан. Возможно, вот эта.
Боги, может, я сам?!»
Он встал в тридцати шагах. Глаза пристально взирали из-под капюшона на плохо освещенные ступени «Гостиницы Феникса». На старые ступени, на потрепанную вывеску, до сих пор косо висящую над входом. Он выждал сто ударов сердца, наблюдая, как люди входят и выходят — ни одного знакомого, словно за время отсутствия все старые приятели пропали, растворились, и только чужаки сидят там, где когда-то сидел он сам. Хватаются за кружки, которые держал он. Улыбаются спешащим служанкам, бросают фамильярные приветствия.
Резак вообразил, как входит внутрь, вообразил негодование на своем лице при виде доброго десятка захватчиков, оккупантов памяти — каждый толпится вокруг него, пытается вытолкнуть наружу. Туда, в новую жизнь, проходящую вовсе не в «Фениксе» и даже не в Даруджистане.
Вернуться невозможно. Он сознавал это все время, хотя бы чисто интеллектуально; но лишь теперь, стоя здесь, он удостоился полного понимания — и был сокрушен тяжестью эмоций. Разве не верно, что человек в его голове тоже совсем не тот, кем был несколько лет назад? Можно ли думать иначе, пройдя через все, что он прошел, что увидел, что перечувствовал?
Сердце колотилось в груди. Каждый гулкий удар, понял он вдруг, затихает и больше не возвращается. Даже постоянство сердцебиения — иллюзия, фокус подобия. Утешайся тем, что машина сердца неизменна, что каждое сокращение, каждое завихрение идентично, что человек может скакать назад и вперед в уме своем и все, что он помнит, не меняется. Фиксировано… как сама уверенность.
Грубые камни сырых стен. Оттенок желтого света, сочащегося сквозь неровные стекла. Даже шум голосов, крики, стук оловянных и глиняных сосудов, смех из открытых дверей. Все казалось Резаку горьким как желчь.
Остался ли там кто-то, кого он сможет узнать? Лица стали чуть старше, плечи чуточку осунулись, глаза окружены морщинистыми картами увядания. Загорятся ли они, когда заметят его? Узнают ли вообще? Но, даже если они будут хлопать друг друга по плечам и спинам, не увидит ли он в их глазах оценивающее выражение, не станут ли голоса слишком вежливыми… не начнет ли с каждым мгновением натянутой встречи увеличиваться расстояние между прежними знакомцами?