Он бежал и бежал вперед, все больше убеждаясь, что там, впереди, дневной свет, а когда наконец выскочил из высоких каменных сводов, сердце его затрепетало от радости: перед ним лежала долина, залитая жарким солнцем, Какое это было счастье снова видеть голубое небо, ярко зеленую траву, деревья, пышные кусты и чудесные цветы!
— Слава тебе, великий Митра, Податель Жизни! — воскликнул Балаи.
Словно в ответ на его слова вдруг прогрохотал гром, и деревья вздрогнули от сильного порыва ветра. Художник в изумлении огляделся. Откуда гром? На небе — ни облачка. И тут его осенило. Это могло быть лишь ответом на прославление чужого бога! Значит, несмотря на то что все вокруг выглядит таким привычным и знакомым, это не поверхность земли? Значит, он попал в подземную страну, как дм капли воды похожую на ту, откуда он пришел? Но как такое может быть? Или он умер и попал в страну Огненного Бога Эрлика? Эрлик — суровый и жестокий бог, он вполне мог рассердиться, что прибывший к нему сначала вспомнил Митру.
— Прости меня, достославный Эрлик, — пробормотал Балаи, — не со зла я не сразу вспомнил о тебе.
И снова загремел гром, налетевший ветер прижал к земле высокую траву, затрещали ветки деревьев, и с них посыпались какие-то плоды. Посмотрев под ноги, Балаи увидел какой-то необычный фрукт овальной формы нежно-розового цвета и, совершенно не думая о возможных последствиях, впился в него зубами, так как вдруг почувствовал, что голоден настолько, что готов щипать траву. Внезапно под ступивший голод был так силен, что художник даже забыл на миг о гневе неведомого бога. Фрукт оказался сочным и удивительно нежным. Его бледно-желтая мякоть таяла во рту, и с каждым глотком к Балаи быстро возвращались силы, а съев еще пару удивительных фруктов, он и вовсе забыл и о богах, и о том, как попал в эту долину, и о том, что даже не догадывается, как дальше сложится его судьба. Ему стало легко и радостно, так что даже захотелось петь. Такие ощущения он испытывал лишь однажды, когда по неопытности перебрал вина. Махнув на все рукой, Балаи лег на шелковистую траву, закинул руки за голову и мгновенно заснул.
Сколько он проспал: час, день или целую неделю, — Балаи не знал, но когда он открыл глаза, солнце по-прежнему стояло высоко в небе, словно вовсе и не покидало его. Опьянение, вызванное сладким соком неведомого фрукта, прошло, и художник вновь задумался над тем, куда же он попал. Он посидел немного на берегу реки, задавая себе множество вопросов, на которые, естественно, не находил ответа, а потом решил, что как бы то ни было, но надо идти вперед. Скорее всего, где-то здесь есть люди. Вот они-то и помогут разобраться во всем.
Он встал и зашагал вперед, где тонкой полоской у самого горизонта виднелся дальний лес. Подойдя поближе, Балаи остановился в нерешительности: деревья стояли почти вплотную друг к другу, а там, где между ними можно было бы пройти, росли высокие колючие кусты. Вздохнув, он пошел вдоль опушки, отыскивая более подходящее для входа ми то, и наконец обнаружил тропу, наверняка прорубленную человеком. Деревья и кусты по обеим сторонам тропы были обобраны. На них не было ни одного плода, хотя дальше, в глубине леса, их хватило бы на сто человек. Несомненно, где-то неподалеку жили люди, которые постоянно по пользовались этой тропой.
Извилистая, то и дело петлявшая тропа вывела путника на большую поляну, посредине которой возвышался камень в два человеческих роста, покрытый ровным ковром темно-зеленого мха. За ним лес кончался, и впереди виднелась высокая башня из серого камня, поднимавшаяся из-за каменной же стены. Довольно легко взобравшись по мягкому, пружинившему под ногами мху, Балаи разглядел за стеной островерхие крыши над неказистыми домами. Между лесом и городской стеной простирались возделанные поля с оросительными каналами.
Художник почти бегом направился к городу. Стоили ему приблизиться к массивным деревянным воротам, окованным широкими металлическими полосами, как проделанная в них узкая дверца распахнулась, и навстречу Балаи вышли три высоких воина в строгих черных одеяниях с тяжелыми мечами в руках. Они заговорили с путником, и, к его радостному удивлению, их язык очень походил и распространенный в Офире хайборийский.
— Кто ты? — спросил один из воинов, по-видимому старший.™ Откуда ты идешь и что ищешь в Акстаре?
— Меня зовут Балаи, — ответил художник. — Я жил и учениках Варкуса, великого офирского ваятеля. Время моего ученичества кончилось, и я возвращался в Шандарат, когда разбушевавшаяся стихия занесла меня сюда.
— Шандарат? — Старший повернулся к своим спутникам. — Кто-нибудь из вас слышал о такой стране? — И когда те покачали головами, нахмурился. — Ты лжешь, путник. Такой страны нет в нашем мире.
— Это не страна, — пояснил Балаи. — Это город. А ваш мир… Похоже, я жил в другом мире.
— И другого мира тоже нет, — совсем рассердился воин. — Великий Напот сотворил только один мир.
— Напот? Это ваш бог? — поинтересовался Балаи, одно временно пытаясь вспомнить, в какой стране поклоняются богу с таким именем, но его попытки ни к чему не привели, разве что своим вопросом он вызвал ярость всех троих воинов.
— Взять его! — приказал старший. — Его слова настолько кощунственны, что он должен предстать перед халачем и его советниками. Пусть они решают его судьбу.
Воины схватили художника, недоумевавшего, какое преступление он совершил, и потащили его в город. Не успел он и глазом моргнуть, как очутился возле входа в башню, где, как оказалось, обитал халач — правитель города-государства под названием Акстара. Трудно сказать, повезло Балаи или нет, но в это время халач как раз обсуждал со своими советниками — представителями знати и жрецами — государственные вопросы, и потому судьба странного путника, неизвестно как попавшего в Акстару, решилась быстро.
Выслушав сбивчивый и, с точки зрения халача, совершенно неправдоподобный рассказ пленника, правитель сказал:
— Или ты сумасшедший, или тебя создали злые духи. Я давно правлю Акстарой, как до этого правили мой отец, дед и прадед. Моим жрецам, хранителям знаний, известно все о мире, созданном Напотом, но никто и никогда даже не слышал о местах, о которых твердишь нам ты. Я мог бы убить тебя сразу или приказать принести тебя в жертву, но в твоих глазах нет безумия, а значит, твою тайну надо раскрыть.
Халач надолго замолчал, и никто из присутствовавших не осмелился нарушить молчание. Наконец, решив для себя что-то, правитель заговорил снова, но уже обращаясь к высокому мужчине лет пятидесяти, облаченному в просторные одежды темно-красного цвета, голова которого была гладко выбрита, а иссиня-черная борода заплетена в две длинные косы:
— Слушай мое слово, кинами Хуракан. Тебе, первосвященнику, подчиняются жрецы всех богов. Ты должен взять пленника к себе и разузнать о нем как можно больше. После этого тебе предоставляется право решить, кто из чиланов принесет его в жертву своему богу.
Кинами Хуракан поднялся и едва заметно склонил гомону в знак повиновения.
— Ты произнес свое слово, халач Авилиш, и я его услышал. Да будет так.
По знаку Хуракана два воина, стоявших за спиной Балаи, снопа подхватили его под руки и вывели из зала. Они долго шли по лестницам и запутанным переходам, пока наконец не достигли самых дальних покоев, где обитал первосвященник. Там воины сдали Балаи на руки личной охране кипами и поспешно удалились. Пленника отвели и крошечную комнату, обставленную, однако, весьма удобно, и заперли его там до прихода Хуракана.
Ждать Балаи пришлось долго, и вовсе не потому что кинами не заинтересовался пленником, просто у первосвященника было много важных и неотложных дел, и он нескоро сумел выкроить время для обстоятельной беседы. В стране, куда волею богов или волею случая попал Балаи, давно царил твердый, прочно устоявшийся порядок, нарушение которого каралось мгновенно и безжалостно, а свои обязанности каждый должен был выполнять четко и безукоризненно, даже первосвященник.