Стук в дверь заставил доктора Боба потянуться к рулончику пластыря – он инстинктивно почувствовал необходимость дополнительной защиты.
– Можно войти? – тихо, почти извиняющимся тоном, спросила Меган.
– Да, – ответил доктор Боб, поспешно отрезая большой кусок пластыря.
Меган вошла в ванную и поцеловала его в плечо.
– Прости, я знаю, что перегнула палку… – сказала она.
– Я тебя прощаю, – ответил доктор Боб.
Она провела кончиками пальцев по его ребрам, потом спустилась к бедру. И тут виагра внезапно подействовала.
– Здесь! – заявила Меган, взгромоздившись на мраморную столешницу и обвив ногами талию доктора Боба. – Возьми меня прямо здесь!
Доктор Боб отложил пластырь и обхватил ноги Меган чуть повыше коленей. Она прижала своими сильными бедрами обе его руки к мраморной поверхности и, не давая ему высвободиться, одним быстрым движением, точно стервятник, впилась острыми зубами в свежую рану на его груди.
– Попался! – крикнула она, залившись победным смехом.
Доктор Боб отпрянул назад и выдернул руки из ловушки.
– Ах ты сука полоумная! – заорал он.
– Никогда не говори со мной так! – строго заявила Меган. – Иначе я прикажу выпотрошить тебя, как рыбу!
Доктор Боб сосчитал до десяти, как он (всегда безрезультатно) советовал поступать Данбару в надежде, что это поможет ему обуздать его взрывной нрав.
– Извини, мне очень жаль! – сказал он.
– Надеюсь, что это так, – отрезала Меган, спрыгнув со столешницы и встав перед ним. Она схватила двумя пальцами кончик черной нитки, торчащий из свежего шва, и резко дернула.
– Вот что тебя ждет, если будешь обзывать меня всякими непотребными словами!
– Я полностью этого заслуживаю, – смиренно сказал доктор Боб. Струйка крови потекла из раскрытой раны.
– Так, мои голубки! – Эбигейл просунула голову в приоткрытую дверь ванной. – Мне пора возвращаться к своему жалкому муженьку.
– А мне пора возвращаться к праху моего муженька, – заявила Меган и выскользнула мимо нее в холл, успев напоследок напомнить доктору Бобу, что он сегодня ужинает у них.
– Как я мог забыть! – уныло отозвался тот.
Разве он мог забыть? Теперь все трое были в одной связке, как сцепленные страховочным тросом альпинисты на ледяной щеке утеса под лучами закатного солнца.
3
– Кто я?
– Вы, несомненно, Генри Данбар, – сказала сестра Робертс, раздвигая шторы.
– Я спрашиваю не про имя, глупая женщина! – рявкнул Данбар. – Я спрашиваю: может ли кто-нибудь сказать, кто я на самом деле?
– Я не люблю, когда меня называют «глупой», благодарю покорно! – надулась сестра Робертс. – И если хотите знать, кто вы «на самом деле» сегодня утром, то я вам скажу: вы очень грубый старик, который должен попросить у сестры Робертс прощения!
– Я прошу у вас прощения, сестра Робертс! – послушно отозвался Данбар, поддавшись смутному ощущению, что сегодня должно случиться нечто очень важное и ему следует избегать всяких неприятностей.
– Так-то лучше, – смягчилась сестра Робертс. – Все мы просто люди, и у всех нас бывают дни, когда мы встаем утром не с той ноги, так ведь?
– Безусловно, так бывает! – согласился Данбар. – Почти каждый день.
– Так, мы будем завтракать у себя в палате в одиночестве или соберемся с силами и пойдем в общую столовую, чтобы поболтать там с другими постояльцами? – поинтересовалась сестра Робертс.
– Мы соберемся с силами, – пообещал Данбар.
– Вот это мне нравится! – кивнула сестра Робертс и, навалившись на ручки бесполезного кресла-каталки Данбара, покатила ее по толстому ковру, а Данбар откинулся на спинку и одарил сестру жалобной улыбкой.
Опасаясь, что утренние таблетки начнут растворяться у него под языком, он притворно закашлялся и ухитрился выплюнуть таблетки в носовой платок. Он чувствовал себя куда бодрее без таблеток, но при этом ярость и возмущение клокотали в нем, как и прежде. По мере того, как в его мозгу начали быстрее вращаться шестеренки мыслей и желаний, он буквально ощущал, как они вырабатывают в нем все больше энергии. Но он понятия не имел, сумеет ли он их остановить прежде, чем они сорвутся с осей. Он не мог снова поддаться тому душевному страданию, которое обуяло его после визита к психиатру в Хемпстеде. Нет, пожалуйста, только не это тоскливое ощущение, что в его жизни больше нет ничего устойчивого и надежного, а почва под ногами кажется незавершенным пазлом, который вот-вот разбросает по сторонам злой и нетерпеливый ребенок – причем, что самое ужасное, этим ребенком был не кто иной, как он сам. Ведь больше некого было винить за коварство судьбы; и в конце концов, ужас в том, что это все было плодом работы его сознания.