— Давай!!! — ревел он, отбрасывая ее руки. — Давай, покажи мне силу своей ярости, матриати!!!
Спустя несколько минут она успокоилась и, откинувшись на траву, уставилась в небо над головой. Голубое мирное небо с воздушными белыми облаками. Внутри было пусто, там было так же свободно, как и в этом небе. И лишь тени пережитых несколько минут назад эмоций, похожие на такие же облака, напоминали о том, почему она до сих пор плачет.
Кимао сидел рядом и смотрел в пропасть перед своими ногами. Наверное, ему стоило бы уйти, но этот поступок ведь ничего не решит. Ревность… Что это такое? Предостережение, что у нас могут что-то украсть, или напоминание о том, что никто в этом мире не может никому принадлежать полностью? Мы воздвигаем стены, мы доверяем и верим, что кто-то не обманет нас, не оставит, когда соблазн предать будет очень велик. Но на самом деле в этом вопросе от нас мало что зависит. Нести ответственность мы можем только за свои поступки, но никак не за чужие.
— Встань на колени, — произнес Кимао, поворачиваясь к ней.
— Зачем? — прошептала она, продолжая смотреть в небо над головой.
— Разденься и встань на колени, — более настойчивым тоном повторил он и расстегнул застежку своего костюма.
«Принуждение». Извращенная форма доказательства, что кто-то принадлежит кому-то. Напоминание, что ни что в мире не в силе изменить этот простой факт. Данфейт и подумать не могла, что он когда-нибудь сможет сделать подобное. Ошиблась? Не в первый раз, да и не в последний.
— Раздевайся и вставай на колени!!! — прогремел голос Кимао, и Данфейт закрыла слезящиеся глаза.
Рука потянулась к молнии на костюме и расстегнула ее, оголяя грудь и живот. Дани медленно поднялась на ноги, и стянув костюм со своих ног, отбросила его в сторону. Дело за бельем. Его тоже снимать? Естественно, ведь он-то уже разделся.
Данфейт, освободившись от одежды, отвернулась от Кимао и встала на колени. Не страшно, тяжело только. И противно. Как же все это противно…
— «Принуждение», — произнес Кимао. — Зрячий ставит матриати на четвереньки и имеет, пока у той не подкосятся ноги. Он кончает столько раз, сколько ему вздумается, дергая ее за волосы и царапая спину, чтобы причинить боль. А потом он режет ее оболочку, чтобы оставить на ней рубец, как напоминание о том, что ее ждет, если она ослушается его воли в следующий раз. Это — истязание и насилие, в результате которых жертва должна понять, что принадлежит только одному человеку, который и является для нее хозяином. Ты знаешь об этом, потому что Бронан в свое время сделал это с Эрикой.
— Приступай, — словно плевок, прошептала Данфейт и зажмурилась.
Кимао прикоснулся рукой к ее бедру и погладил нежную кожу. Данфейт сжала зубы, чтобы не заплакать. Приятное прикосновение. Как же мерзко осознавать это. Что же у нее осталось от гордости? От ее личности? От убеждений и взглядов? Это?! Удовольствие от насилия, которое он собирался совершить?
Кимао снова погладил ее и развел ее ноги шире. Его рука скользнула вперед и Данфейт заревела снова, потому что и это ей понравилось.
— Я никогда не понимал, почему при этом нужно ставить женщину на колени, — вдруг произнес он. — А сейчас понимаю, — прошептал Кимао и Данфейт закричала, припадая головой к траве и вжимаясь в нее.
Его язык, ласкающий… Его дыхание там, где стало так горячо… Его поцелуй и снова язык, от движений которого вся она начала плавится.
Так много обычаев, так много культур. Одни ставят на колени, чтобы изнасиловать и причинить боль, а другие, чтобы исполнить обряд и доставить наслаждение человеку, без которого не хотят больше жить. Зависимость не может быть удобной, и «мужчина на коленях» — это тот, кто должен преклониться еще ниже перед той, которую любит.
Он обхватил ее бедра руками и снова прижался к влажной плоти, продолжая свои ласки с самого начала. Мысли Данфейт о нем и том, что он делает, сменились тихим стоном. Он ощущал ее удовольствие, словно свое собственное. Странно испытывать все это, но по-другому уже не хочется, нет, совсем не хочется.
Кимао отстранился от нее и, прикоснувшись рукой к ее лону, нашел пальцами ее теплоту. Дани замерла на мгновение, а когда вновь попыталась вздохнуть, почувствовала, как он наполняет ее.
— Кимао, — вырвалось из ее рта, и она согнулась под ним, продолжая всхлипывать.
Кимао наклонился и провел носом вдоль ее спины, оставляя влажные следы на коже от своих поцелуев.
— Разве, я царапаю тебя? — прошептал Кимао, целуя ее за ушком и проводя ланью по напряженному животу. — Разве я дергаю тебя за волосы? — вновь спросил он, припадая носом к ее затылку и вдыхая аромат сбившихся волос, продолжая двигаться в ней и с каждым новым движением вздыхать. — Разве тебе больно, Данфейт?
— Нет, — прошептала она.
— Мне нравится чувствовать тебя так. А тебе?
— Да…
Он прижал ладонь к ее груди и погладил нежную кожу, а затем, обвив рукой талию, еще ближе притянул к себе.
Его движения стали более напористыми. Он требовал. Он хотел окунуться в это чувство сам, зная, что единственным источником ее удовольствия является только он.
— Кимао, — жалобно простонала она и выгнулась под ним, но он легонько сжал ее шею и опустил голову, опять прижимая ее к траве.
Она вцепилась пальцами в его колени и подалась ему навстречу. Он ее раздавит. Он ее уничтожит. Он поработит ее, обязательно, потому что с этим наслаждением не имеет смысла бороться, его хочется испытывать вновь и вновь.
— Дани, я больше не могу, — простонал Кимао, перед тем, как она сжалась под ним и с криком приняла его оргазм в себя.
Тяжелое тело придавило ее к земле и у нее не осталось сил на то, чтобы пошевелиться. Она не улыбалась, она не плакала. Ей казалось, что она парит в воздухе, и нет необходимости больше ходить по земле. Она так долго искала свободы. Так много времени она потратила на мысли о ней. Теперь она вновь испытывает это чувство. Это он, что лежал рядом и вжимался носом в ямочку за ее ушком, подарил ей ее. Это он сделал ее самой несчастной и, в то же время, самой счастливой сегодня.
— Я бы мог сказать тебе, что люблю, но боюсь, что ты ударишь меня и просто уйдешь. А я не хочу, чтобы ты уходила от меня. Не хочу, слышишь?
Он оторвался от нее и присел, глядя на бледное тело, сжимающееся в комок на траве.
— Иди сюда, — прошептал он и, подхватив ее на руки, усадил себе на колени, прижимая к своей груди, словно ребенка.
Данфейт открыла глаза и, потянув руку, прикоснулась пальцами к его щеке.
— Кимао? — позвала она, глядя на него своими раскрасневшимися, отечными глазами.
— Да?
— Скажи мне… Скажи…
— Я люблю тебя. Люблю тебя, — ответил он и наклонился к ее губам.
— Спасибо, — прошептала она, закрывая свои глаза. — Спасибо…
Странное чувство — грусть. Оно не плохое, не хорошее, оно выткано из печали и сожаления, из любви и привязанности, из разочарования и новых надежд. Кимао был сейчас олицетворением этой грусти. Он был ее сожалением, он был ее печалью, он был ее разочарованием в себе. Он олицетворял ее привязанность. Он стал для нее любовью, и все ее надежды теперь были связаны с ним. Кимао — это ее грусть, чувство, от которого хочется бежать, но сил нет, и он опутывает, принуждая глаза становиться влажными, а губы пересыхать.
Кимао убрал прядь волос с ее лица и улыбнулся.
— Это все, что ты хотела мне сказать? — прошептал он, прикасаясь губами к ее носу.
— Не дождешься, зрячий, — пробурчала Данфейт, проваливаясь в сон.
— Я так и подумал, — усмехнулся Кимао, сильнее прижимая ее к себе. — Я так и подумал.
***
Данфейт открыла глаза и вцепилась в плечи Кимао.
— Тише, спокойно…
— Сколько я спала? — пробурчала она, пытаясь встать.
— Час, не больше. Но руки у меня уже отваливаются, если честно, — ухмыльнулся зрячий и посмотрел на нее, крутящуюся на одном месте в поисках своих вещей.
Кимао потянулся назад, и, схватив ее трусики, протянул ей.
— Ты не их, случайно, ищешь?!
Данфейт посмотрела на него исподлобья, и вцепилась пальцами в черную кружевную ткань.
— Отдай!
— Ты мне больше нравишься без них!
— Хочешь, чтобы я в таком виде вернулась домой? — спросила она и прищурилась.