– А еще кого-нибудь желаете пригласить?
– Да, найди несколько приличных, благообразных семей с дочерьми. И одного из ваших проклятых музыкантов. Только не этого нелепого парня.
– Не знаю, согласится ли Клезмер поехать к нам даже после того, как покинет Кветчем-Холл. А мисс Эрроупойнт любит хорошую музыку.
Лаш говорил беззаботно, однако на самом деле пользовался удобной возможностью, чтобы внимательно понаблюдать за Грандкортом. Тот впервые поднял глаза на собеседника, дважды глубоко затянулся, роскошно выпустил кольца голубого дыма и с нескрываемым презрением произнес:
– Скажи на милость, какое мне дело до мисс Эрроупойнт и ее музыки?
– Большое, – игриво ответил Лаш. – Впрочем, возможно, особо напрягаться не придется. Но прежде чем жениться на миллионе, положено соблюсти кое-какие формальности.
– Вполне вероятно. Но я не собираюсь жениться на миллионе.
– Жаль отказываться от подобной возможности и разрушать собственные планы.
– Полагаю, ты говоришь о своих планах.
– У вас долги, а наследство не бесспорно, и обстоятельства, в конце концов, могут сложиться неблагоприятно.
Грандкорт промолчал, и Лаш с воодушевлением продолжил:
– Возможность действительно прекрасная. Судя по всему, отец и мать не желают ничего другого, а внешность и манеры дочери не требуют ни малейшего снисхождения, даже если за душой у нее не было бы ни гроша. Она, конечно, не красавица, но выглядит вполне достойно, чтобы носить любой титул. И вряд ли отвергнет те перспективы, которые вы можете ей предложить.
– Возможно.
– Отец и мать позволят вам делать с ними все, что угодно.
– Но я ничего не хочу с ними делать.
Лаш выдержал многозначительную паузу, прежде чем заговорить глубоким проникновенным голосом:
– Боже милостивый, Грандкорт! С вашим-то жизненным опытом неужели вы допустите, чтобы каприз помешал вам устроить свою жизнь?
– Побереги свои ораторские способности для лучших целей. Я и сам знаю, что делать.
– Что же? – Лаш отложил сигару и сунул руки в карманы, как будто готовился услышать нечто невыносимое, но все-таки надеялся сохранить самообладание.
– Я собираюсь жениться на другой.
– Вы влюбились? – Вопрос прозвучал с откровенной насмешкой.
– Я собираюсь жениться.
– И уже сделали предложение?
– Нет.
– Насколько я могу судить, эта молодая леди с характером и рождена, чтобы создавать вокруг себя суматоху. И уж точно знает, что ей нравится.
– Ей не нравишься ты, – вставил Грандкорт, и в его глазах промелькнула тень улыбки.
– Совершенно верно, – подтвердил Лаш и, снова выбрав подчеркнуто насмешливый тон, добавил: – Однако, если вы с ней преданы друг другу, этого вполне достаточно.
Оставив последнее замечание без внимания, Грандкорт допил кофе, встал и в сопровождении собак вышел на лужайку.
Лаш посмотрел ему вслед и взял новую сигару. Курил он медленно, то и дело поглаживая бороду, словно обдумывал какое-то решение, пока тихо не произнес:
– Берегись, старик!
Лаш был человеком неглупым и не напрасно провел рядом с Грандкортом пятнадцать лет. За это время он успел выяснить, какие меры к нему применять бесполезно, хотя до сих пор оставалось неясным, какие именно могут принести пользу. В начале своей карьеры Лаш получил университетскую степень и едва не принял духовный сан, ради теплого местечка, но, не получив удовлетворения в открывшейся перспективе, согласился на должность постоянного компаньона при пожилом маркизе, а потом и при молодом Грандкорте. Тот рано потерял отца и счел Лаша настолько удобным помощником, что сделал премьер-министром во всех личных вопросах. За пятнадцать лет совместного существования Грандкорт окончательно разучился обходиться без ловкого компаньона, а тот, в свою очередь, все больше нуждался в ленивой роскоши, которую бесперебойно обеспечивали операции, проводимые им от имени патрона. Не могу утверждать, что за пятнадцать лет выросло уважение Грандкорта к помощнику, так как его не было с самого начала. Однако Грандкорт уверился во мнении, что при желании вполне может пнуть Лаша как собаку, вот только никогда не пинал, считая, что это компрометирует джентльмена, поэтому ограничивался словами – причем такими, что наперсник более независимого нрава счел бы их презрительными пинками. Но разве способен сын викария, не позволявшего жене и дочерям купить ситца на платья ради того, чтобы отправить единственного сына в Оксфорд, проявить независимость, привыкнув вкусно и дорого обедать, ездить на прекрасных лошадях, жить в роскошных комнатах – и все это не работая? В свое время мистер Лаш считался ученым человеком, но теперь сохранил лишь остатки образованности, необходимые занимаемой им синекуре, а ведь известно, что степень бакалавра искусств и иные звания представляют собой не что иное, как освященную веками подготовку к синекуре. Лаш понимал, как относится к нему Грандкорт, однако предпочитал относить такое поведение к особенностям характера патрона, чьи непредсказуемые настроения и суждения следовало принимать с философской невозмутимостью. Поскольку он полагал, что еще ни разу в жизни не совершил дурного поступка, то не считал нужным задумываться о том, сможет ли нарушить границы добродетели, если того потребует любовь к комфорту и праздности. В настоящее время это чувство находило полное удовлетворение, а если порою приходилось поднимать пудинг с земли, он выбирал кусочки из середины и находил их восхитительно вкусными.