— Разрешите вопрос?
— Разумеется, — кивнул Кеттнер.
— Я всегда считал, — начал Гомолла, — что Друскату с трудом удавалось привлекать на свою сторону людей, что он слишком замкнутый. Тебе он не казался странным?
— Мы, альтенштайнцы, сперва тоже ему не понравились. Видишь ли, когда Друскат приехал к нам одиннадцать лет назад, и деревня была не то что сегодня, да и люди не те, какими стали теперь...
Со своим первым председателем они не поладили. Этот человек, по фамилии Баллин, приехал из богатого кооператива, его направили в отстающий Альтенштайн поднимать хозяйство. Но Баллин потребовал, чтобы жена и дети остались в родной деревне: семья не должна страдать из-за того, что его временно командировали в «тайгу», так пренебрежительно прозвали полоску за Топью. Да и сам он не хотел жить хуже, чем дома, поэтому продолжал получать прежнее жалованье: ведь с кооперативным хозяйством в Альтенштайне дело обстояло из рук вон плохо, как говорится, едва сводили концы с концами, и крестьяне зарабатывали гроши.
Баллин слыл хорошим хозяйственником, но бывал в деревне только днем. Он не жил среди альтенштайнцев, у него была своя жизнь, и поэтому он не сумел завоевать у людей доверия. Крестьяне старались насолить ему, где только могли; с каждым годом он все больше брюзжал и жаловался, так что руководство вынуждено было в конце концов отозвать его. Крестьяне отпраздновали это как победу и даже обмыли ее. Но велико же было их разочарование, когда они узнали, что председателем наметили поставить Даниэля Друската из Хорбека. Он был известен как человек беспощадный и резкий, альтенштайнцы, видно, попадали из огня да в полымя. Они встревожились, и не без оснований. Окружное руководство пыталось как-то подсластить им «пилюлю», а может, хотело и самому Друскату дать осмотреться. Как бы там ни было, но тогда, в 1960 году, кооперативу выделили стадо племенных коров. Кеттнер еще помнит день, когда коровы голландской породы были доставлены из Верана на пароме по озеру. Это был как раз день приезда Друската в Альтенштайн. В ту пору Кеттнер работал бригадиром полеводческой бригады и, стало быть, отвечал только за распределение кормов по скотным дворам, но его одолевало любопытство взглянуть на драгоценное стадо. Пополудни он отправился на мотоцикле через Топь к дому паромщика, чтобы глазом знатока оценить, что за коров прислали из Голландии? На заднем сиденье расположился Бернингер, помощник дояра Мальке. Поездка была утомительной и опасной, поскольку Топь в то время была еще непроходима. Кеттнер осторожно вел мотоцикл по скользким тропкам, петлявшим вдоль камышей и кустарников, объезжал глубокие рытвины и маслянисто поблескивающие разводья, чтобы не застрять в трясине. Так они наконец добрались до старого дома паромщика.
Шум мотора, наверно, предупредил хозяйку. Фрау Цизениц, облаченная в мешковатое платье, закрыла ворота коровника на засов и, заслоняясь рукой от солнца, разглядывала крестьян.
«А, это вы!»
Она прошлепала к водокачке и окунула в колодезное корыто голые руки. Они — как с удивлением заметил Кеттнер — были по локоть забрызганы кровью. Кеттнеру стало не по себе, и, чтобы избежать рукопожатия, он крикнул:
«Где стадо?»
«Стадо? — насмешливо спросила фрау Цизениц. — Если ты имеешь в виду те двенадцать коров, то они на выгоне».
«Их должно быть тринадцать».
Цизениц вытерла руки о дерюжный фартук.
— Можешь сам посчитать.
Так они и сделали: перегнувшись через ограду выгона, стали считать, коров действительно оказалось только двенадцать. Наперебой расхваливая скотину — одна лучше другой, — они потрепали особенно доверчивых по холке. Какие они все упитанные, какая у них блестящая шкура, большое подспорье бедному кооперативу.
Вдруг Кеттнер и Бернингер услышали удары топора и грубый хохот. Звуки доносились из коровника. Вскоре им удалось выяснить причину смеха. Распахнув ворота коровника, они увидели Мальке, орудующего топором: он высоко вскидывал его над головой и с треском вонзал между ребер заколотой коровы, которая свисала с крюка. Мальке со знанием дела разрубал тушу на куски, в то время как Грот возился со зловонной требухой. Цизениц протянула им бутылку шнапса. Нет, Кеттнер пить средь бела дня не станет, Бернингер, поблагодарив, тоже отказался. Им хотелось выяснить, что произошло. Животное поранилось при переезде на пароме, смертельно поранилось, Мальке и Грот удрученно пожали плечами. Оба разыгрывали простачков, бросая друг на друга печальные взгляды. К сожалению, им ничего не оставалось, как заколоть ее. Оглушительный, гомерический хохот. Наконец Мальке раскрыл карты: прежний председатель смылся, новый еще не вступил в должность, стало быть, парадом командуют пока сами крестьяне. Давай поживем сегодня, братишка, давай поживем, неизвестно, что будет завтра. Корову будем лопать. сегодня вечером всей деревней, старуха Цизениц уже заложила в печь хворост, остальное мясо поделим между семьями, короче, сегодня вечером все званы в дом паромщика на праздник по случаю убоя скотины. С этими словами Мальке снова занес над головой окровавленный топор, но, перед тем как ударить, помедлил и, покосившись через плечо, предупредил: