6. Прошло много лет, но Друскат помнил все до мельчайших подробностей и, рассказывая, видел себя, как он прислуживает за столом, — тщедушный мальчишка в пышной ливрее.
Вдалеке гремел фронт, а в дворцовом зале никто словно и не слышал, стол накрыт, как в праздник, но уже разорен. В эту ночь накануне конца света все они были навеселе — красавица в сверкающем платье и ее сотрапезники, офицеры в мундирах в обтяжку, в орденах, на черных петлицах оскал черепов. Пусть, мол, еще раз все будет, как прежде, в незабвенные часы в Хорбеке, плаксиво говорила графиня. Враг может отнять у нее все: имения, все, чем она дорожит, только-де не достоинство, только не положение. Господа офицеры наперебой загалдели, что придут обратно, вернутся и что за это стоит выпить. Друскату полагалось наливать, в хрустальных бокалах искрилось пламя свечей, господа пили напропалую, то и дело чокались, пока на башне не пробило полночь, час духов, час прощания. Графиня встала, и с нею поднялись пьяные поклонники, они разбили рюмки, чтоб никто больше не пил из них: мол, ни Иван, ни батрак.
«Я хочу попрощаться со своими усопшими! Кто мне посветит в склепе?» — воскликнула графиня, и голос ее вдруг сорвался от слез.
«Все, все! Идемте в церковь!»
Друскат похолодел. Как бы кстати был сейчас Штефан! Вдвоем они бы забаррикадировали вход в церковь или быстренько отпилили кафедру и свалили ее на плиту, закрывающую склеп, наверняка придумали бы что-нибудь сумасшедшее или разумное для спасения Владека, двое всегда способны на большее, чем один. Но когда пробило полночь, Макса Штефана в деревне не было: вместе с красоткой Хильдой и наиболее ценным Крюгеровым добром он еще с вечера отправился в путь, не дожидаясь, когда в деревне начнется паника. Макс всегда был парень не промах, с детских лет, — он-то в безопасности, а на Владека плевать, верно? Своя шкура дороже. Кроме того, удалец Макс сделал все, что в человеческих силах! Что могло случиться с поляком там внизу, при мертвом герцоге и мертвых графах. Воздуха ему на несколько дней с грехом пополам хватит, человек весьма долго может терпеть вонь и смрад — все лучше виселицы. У Друската от страха похолодело внутри, а графиня воскликнула: «Я хочу попрощаться со своими усопшими!» И пьяная сволочь вызвалась ее проводить. Он должен попасть в церковь раньше их, должен вытащить мальчишку; он его вытащил, выдал...
Сто раз, а то и больше Друскат переживал эту сцену во сне, сто раз одно и то же: хочет спасти кого-то и не может, хочет убежать и не в силах сдвинуться с места, не хочет и все же убивает кого-то. Сотню раз, а то и чаще просыпался весь в поту, разбуженный женой, которая лежала рядом, или собственным испуганным воплем, сотни раз, проснувшись, не испытывал облегчения, зная, что это не только сон, так было в действительности, точно так же начиналось в зале хорбекского замка.
Медленно-медленно он попятился, не желая упускать из поля зрения пьяную компанию, и наконец почувствовал спиной резную дверь, ощупал ее руками и вдруг увидел, что эта собака Доббин следит за ним.
Но тут с управляющим заговорила графиня, тот поклонился; каждый знал: дамочка не выдерживала одиночества вдовьей постели, и он с ней исправно спал, а еще каждый знал, что управляющему давненько показали на дверь, ему пришлось сделать хорошую мину и до поры до времени уступить.
Друскат выскользнул наружу и помчался по каменным плитам коридоров, он слышал гул своих шагов, шум крови в ушах, остановился перевести дух у зеркала в конце коридора, собственные мысли звучали, как посторонние голоса: если ты скроешься, никто не сможет притянуть тебя к ответу. Владек погибнет! Бросишь его в беде и будешь жить! Если тебя схватят у Владека, ты умрешь! Голоса кричали, сразу за и против: беги и останься, будь храбр и будь поумнее, спасай его и спасай себя.
Вдруг в зеркале возникло лицо управляющего. Доббин зашептал:
«Они удирают! А нам придется остаться. Боишься! Чего хорошего, если нам потом что-нибудь пришьют. Я помогу тебе, мой мальчик. Он в церкви, верно? У тебя ключи от церковной двери, вот наш шанс, офицерам придется сперва поднять кистера».
У охваченного страхом Друската не было выбора — он доверился человеку с вкрадчивым голосом.
Наконец они подняли крышку склепа.
«Владек, вот моя рука, я тебя вытащу, тебе надо бежать, спеши, хватайся за руку!»
В этот момент в церковь ввалилась вся компания, еще можно было шмыгнуть в тень, но управляющий прошипел:
«Ни с места, сволочи!»
Почему он это сделал? Боялся эсэсовцев или хотел на прощанье положить к ногам графини мертвеца?