— Лето уж чересчур жаркое, чересчур сухое... — как водитель объявил:
— Остановка «Монашья роща»!
Друскат встал:
— Мне надо поразмяться. Не хочешь пройтись через холм?
— Согласен.
Штефан на прощание помахал хорошенькой соседке шляпой.
Они вылезли из автобуса, Штефан сдвинул шляпу на лоб, Друскат сломил крепкий ореховый прут, немного подстрогал его перочинным ножом, потом зашагал со Штефаном по лесу, перекинув чемодан на палке через плечо. Они шли молча, каждый размышлял о своем.
«Надо дождаться приговора, — думал Друскат, — примириться с решением. Не знаю, какое оно будет, но я не подавлен, я чувствую себя освобожденным, и это важнее страха перед последствиями. Я иду домой, я свободен и могу этим наслаждаться, дышу, слышу аромат леса, чувствую, как рубаха липнет к телу, я бы с удовольствием скинул с себя все — эх, броситься голышом в озеро, ощутить кожей прохладу воды, а потом солнечное тепло. Почему нельзя этого сделать?
Там, дальше, тропа раздваивается, и летом, помню, мимо поросших тростником болотных разводий можно пробраться к озеру. Аня вчера сложила в чемоданчик все, что нужно человеку в двух-трехдневной поездке: пижаму, белье, чистую рубашку, пора ее надеть».
Он показал на тропинку, ответвлявшуюся от дороги:
— К озеру!
Штефан не возражал. Они быстро и широко зашагали, однако скоро пришлось сбавить темп, отводить в сторону ветки, пригибаться под громоздкими сосновыми сучьями, только в конце заросшей дороги удалось выпрямиться. Вот они развели свисающие, как занавес, ветки и в нескольких шагах увидели озеро.
Пока Штефан разглядывал пару подберезовиков, выросших вопреки засухе в прибрежной чаще, — конечно, гнилые, — Друскат быстро разделся, словно его поджидала нетерпеливая возлюбленная, в спешке небрежно разбросал по берегу одежду, носки, ботинки, вскарабкался на ивовый ствол, наполовину вывернутый бурей и нависший над водой, поднял руки, пружинисто подпрыгнул и нырнул.
Мальчишеская игра: останусь под водой, пока хватит дыхания, долго-долго, теперь надо наверх, поплыли, поплыли, поднимаюсь из зеленоватых сумерек, над головой, хлюпая, точно жидкий металл, виднеется поверхность воды, я пробиваю ее, отфыркиваясь и брызгаясь, ловлю воздух, жадно, как утопающий, снова ухожу в глубину и снова всплываю, я люблю воду и воздух, люблю лето, люблю жизнь!
Макс Штефан стоял на берегу, расставив ноги. Он сдвинул на затылок соломенную шляпу, сцепил руки за спиной и что-то рычал. Друскат подплыл ближе, почувствовав под ногами дно, встал, вода доходила ему до груди, смахнул с лица мокрые волосы и спросил:
— Что стряслось?
— Ты все-таки сбрендил, — сказал Штефан. — В деревнях шум, слухи: Друскат-де был надсмотрщиком в концлагере, чуть ли не адъютантом у Гитлера. Я бросаю работу, вытаскиваю тебя из тюрьмы, по дружбе и из искреннего беспокойства, так как хочу, чтобы ты благополучно добрался к себе. Думаю, парень от стыда и раскаяния станет проливать горькие слезы, и что же? Ты купаешься.
— Иди сюда, — позвал Друскат.
— У меня нет плавок.
— У меня тоже. — Друскат подошел поближе к Штефану.
Гигант взвизгнул, как сконфуженная барышня, ухнул, закрыл глаза и, семеня, исчез в ветвях. Скоро он появился опять, стыдливо прикрывая лапищами срам и как бы от смущения виляя бедрами.
— Ох, и брюхо у тебя, — воскликнул Друскат, — жуть! Интересно, как ты умудряешься заниматься любовью? — Он со смехом бросился в воду.
— А что? — сказал Штефан, подняв брови. — Сам знаешь, мне изобретательности не занимать.
Потом он тоже взобрался на ивовый ствол, грациозно раскинул руки, точно желая взлететь, прыжок толстяку не удался, он шмякнулся животом и, как камень, ушел под воду.
В последние дни у Друската не было повода посмеяться, и теперь он, хохоча, держался за живот. Штефан же, вылезая из воды, заскулил, что во время прыжка больно ушиб свое святая святых, еще, чего доброго, распухнет — сжав кулак, он показал, какая может получиться опухоль.
Вот так перешучивались и хихикали оба председателя, точно подростки, — на берегу, в воде и снова на берегу, намыливались, терли друг другу спину и, усевшись наконец на ивовый ствол обсохнуть на солнышке, почувствовали себя свежими и полными сил.
Потом они собрали одежду.
— Слушай, — сказал Штефан, начиная не спеша одеваться, — слушай, — повторил он, когда более проворный Друскат уже натягивал брюки, — ты же знаешь, я не только добрый человек, верный друг во всех жизненных ситуациях...
Друскат недоуменно тряхнул головой.
— ... господь наделил меня и дурными качествами. Например, я любопытен, и мне позарез надо знать, каким образом всплыла эта история, кто на тебя донес? Все думают: это сделал кто-то из моей семьи.