Аня сидела за столом напротив Штефана. Обеими руками она поднесла ко рту чашку, отпила немного, поверх чашки пристально посмотрела на него. «Скрыть что-то хочет, — думала она, — я мало что знаю о старых хорбекских историях, тут он прав, но прошлогодний скандал произошел у меня на глазах».
Случилось это в тот несчастный день, когда затопило польдер.
Под вечер Аня и Друскат на лодке отправились из Альтенштайна в Хорбек. Солнце над озером, помнится, уже клонилось к горизонту, и освещение было, как иногда перед грозой. Трудно описать: пронзительная ярь померкла, смягчился немилосердный блеск, солнце будто умылось, и свет, кристально чистый, струился теперь из вод озера над берегами, над запыленными нивами назад в небо, как бы расцвечивая землю свежими красками — так зелены прибрежные кусты, так красны глядящиеся в воду стволы сосен.
Они гребли к хорбекской бухточке.
Порой Аня видит во сне свою деревню. Идет она будто бы по улице и что-то ищет. Точно знает, что улица находится в Альтенштайне и что она тысячу раз по ней ходила, но никак не может найти то свой дом, то дверь дома и боится. В тот вечер она тоже не могла отделаться от ощущения, что видит сон. С хорбекского берега далеко в Озеро выдавались сходни, на светлой гальке стояли белые лавочки, купальня — точь-в-точь как в Веране. Но причалили они в Хорбеке, Аня узнала две огромные ивы на высоком берегу.
«Что, разве Штефан умеет колдовать?»
«Уму непостижимо», — буркнул отец.
А вот и сам Штефан:
«Привет, привет!» — Он, как настоящий кавалер, помог Ане выбраться из лодки.
Аня изумленно глядела на сутолоку у берега: множество молодых парней плескались в озере и отчаянно ныряли в воду с новой вышки, горел костер — на вертеле жарился молодой бычок. Какой аромат! В народе поговаривали, что хорбекцы выдумали скоростной способ жарения на вертеле и, сдобрив любое мясо или дичину смесью пряностей, красного вина и соли, умели придать жаркому нежный привкус копчености. Их методом заинтересовалась даже Нировская гильдия мясников-кооператоров, да только хорбекцы берегли свой секрет, они, мол, и сами не прочь воспользоваться изобретением, понятное дело, по большому счету — поставляя фирменное блюдо на разные крестьянские рынки, само собой, по наивысшим ценам.
Масса народу сновала по прибрежному лугу — солдаты, девушки, трактористы, — воздух гудел от шума. Голоса, смех... Вот даже грянул духовой оркестр, очевидно армейский: «Розамунда, подари сердечко и скажи мне: да».
Так живут хорбекцы, все подряд праздники отмечают; похоже, праздники выпадают у них частенько, и даже среди недели.
Ане нравился Макс Штефан, потому что был он человек веселый и обращался с нею, как с дамой. Хотя временами он с галантностью перебарщивал — вот как сейчас. Что опять вытворяет, что с нею делает? Нет, правда, она уже не владела собой, вытянула шею и по-птичьи дергала головой, потом не удержалась и глупо захихикала, прикрывшись ладошкой, точно двенадцатилетняя девчонка. Дело в том, что, здороваясь, Макс расшаркался и до того лихо снял перед Аней шляпу, что пучком перьев подмел траву. Рассмешил он ее тем, что грациозные, почти балетные ужимки забавно контрастировали с его мощными телесами.
«Музыка — туш!» — крикнул Макс.
Лязгнули медные, сипло гаркнули трубы; Штефан, так сказать, по всем правилам придворного этикета, отставив локоть, уперев лапищу в бедро и изящно семеня ногами, повел Аню сквозь шпалеры смеющихся, орущих, бьющих в ладоши людей. Отец, спотыкаясь, хмуро шел следом. Может, Штефан вел себя так потому, что ему очень нравилось злить отца. Или он уже подвыпил?
Макс подвел ее к опрокинутому ящику, смиренно предложил сесть, резко свистнул, коротким взмахом руки велел подать тарелки и стаканы, пирушка началась. Кончилась она, правда, преждевременно, и виной тому был не только внезапный грозовой ливень.
«Знаешь, как я это сотворил, как построил у себя под боком центр отдыха?» — хитро прищурившись, спросил Штефан, согнул указательный палец, как ведьма из сказки, и поманил Друската поближе. Обнял его за плечи, шепотом выложил на ухо секрет, под конец ткнул кулаком в грудь, прыснул и расхохотался до слез. Анин отец улыбнулся, однако удивленно поднял брови — так иногда из вежливости улыбаются совершенно несмешным вещам:
«Да-да, знаю, ты парень не промах».
Он, наверно, вспомнил о размытом польдере, его сооружение стоило больших усилий и отказа от многих удовольствий. В Альтенштайне до сих нор не было водопровода, Альтенштайнский замок — в нем жили десять семей — срочно нуждался в ремонте, а общине каждый год срезали средства. Кто знает, о чем он там думал, но сказал он вот что: