Значит, все-таки что-то произошло, она не ошиблась.
«Ситуация изменилась, — сказал Макс. — У нас в гостях моя дорогая жена. Какое ей до всего этого дело? Стало быть, Анна, на том и кончим».
«Нет», — возразила старуха. Почти восемьдесят, а то и больше, но голос, как у фельдфебеля, а глаза! На Макса, как говорят в таких случаях, орлицей глянула, потом, ища поддержки, перевела взгляд на Хильду.
«Как ты думаешь, Хильда, сколько, собственно, лет этому дикарю?» — Она кивнула на тракториста.
«Двадцать четыре!» — крикнул кто-то.
«Двадцать четыре, совсем молокосос. И что же он делает, хотя я запретила цепляться к гостям? Дразнит и злит Даниэля, наглец эдакий. Почему? Потому что знает — твоему мужу это нравится!»
«Довольно! Довольно, Анна!» — Макс протестующе поднял руки.
Но старуха Прайбиши продолжала:
«А ну помолчи, знаю я тебя! — Она обеими руками расправила на голове платок и подошла к трактористу. Тот все так же стоял, словно поджидая противника на ринге. — И что ты думаешь, Хильдхен? Я ему говорю: все, конец! И вон из-за стола! У меня не ссорятся и не буянят. И что же? Я на него цыкнула, а он нагнулся да как смахнет со стола стакан Даниэля с пивом...»
«Полнехонький, — жалобно добавила фройляйн Ида, — а ведь хорошее пльзеньское такая редкость».
Анна только чуть подняла голову и из-под полуопущенных век взглянула на сестру. Этого было достаточно.
«... так вот, он нагнулся, смахнул со стола стакан с пивом и нахально уставился на меня. Вот, мол, как я тебе назло. Всем известно, я в таких случаях шутить не люблю, вот и кричу: сию минуту подбери осколки! А он? Опять нагибается и — ей-богу! — швыряет в стенку банку с горчицей».
«Как доктор Мартин Лютер», — хихикнула фройляйн Ида.
Она, видно, как говаривают в Хорбеке, уже пару раз приложилась к рюмочке. Анна при всех обозвала сестру дурой и, повернувшись к Штефану, продолжала:
«Хорошо ты воспитал своих людей, нечего сказать. И это называется по-социалистически? Да тут как на Диком Западе, я иной раз тоже смотрю такие штуки по телевизору, но здесь вам не салун!»
«Твоя правда, — примирительно сказал Макс, — он извинится».
Старуха Прайбиш послала Штефану недобрую улыбку, уголки ее губ поползли вниз и слились со складками у подбородка:
«Либо вы принимаете мои условия, либо...»
«Что «либо»?» — нетерпеливо перебил Макс.
Старуха взглянула на часы:
«... без пяти десять. В двадцать два часа и ни минутой позже я сегодня закрываю».
«Ах, послушай, Анхен», — вкрадчиво начал Макс, вскочил, подошел к хозяйке, с улыбкой обнял ее, а старуха и впрямь прикинулась, будто благодушно жмется к Штефанову плечу.
«Но ведь ты не имеешь права, — пропел он, как бы поддразнивая, — наживешь неприятности с полицией, с начальством, с потребсоюзом, придут и отберут у тебя лавочку».
«Ха-ха! — Старуха запрокинула голову, словно давясь от смеха. — Сынок, потребсоюза-то я жду не дождусь, как своей собственной смерти!»
Вранье — и то и другое. Во-первых, все знали, с каким упорством и хитростью она увиливала от каких бы то ни было переговоров с потребсоюзом. Трактир был для нее все, благодаря ему она чувствовала, что еще приносит пользу, находится в гуще людей, а во-вторых, всякому было известно, что Анна твердо решила дожить до ста лет.
Так оба и отшучивались — Макс и старуха, — напряжение схлынуло, мужчины снова засмеялись и заговорили, потребовали шнапса, а Петер Хартвиг, злодей тракторист, взъерошил спутанную шевелюру и начал прикидывать, как бы смыться.
«Стоп! — крикнула Анна Прайбиш. — Ни с места!»
Ни слова не говоря, она указала на кухонную дверь. Бедняга Хартвиг умоляюще посмотрел на Штефана, но тот только пожал плечами:
«Тут не я хозяин».
«Вот именно», — съязвила старуха.
И Макс, уже нетерпеливо и раздраженно — ведь никак не мог сладить со старухой, и к тому же не меньше других жаждал шнапса, — рявкнул на тракториста:
«А ну давай, парень! Кашу-то сам заварил!»
Молодой человек опять пригнулся как для прыжка, казалось, приготовился с ходу вышибить дверь, но на пути у него выросли двое мужиков: знали, что если Анну не ублажить, она в самом деле закроет трактир. Парень смекнул, что унижения ему не миновать. Он наконец прошмыгнул в кухню, через минуту вернулся с веником и совком, присел на корточки и собрал осколки, потом Анна подала ему ведро и тряпку, он вытер пол, а под конец и горчицу с обоев соскреб. Старуха не отходила от него ни на шаг: