Выбрать главу

Он пожал плечами.

Друскату любая домашняя работа по плечу, об этом позаботились обстоятельства. Он умеет стирать и готовить, некоторые даже утверждают, он-де и со швейной машинкой совладает. Но мытье посуды после ужина он с незапамятных времен предоставил дочери — той нравится, когда он придвигает к кухонному шкафу табуретку, курит и болтает с Аней, пока она возится с посудой.

— Так говоришь, не пожелал назваться?

Она покачала головой, потом вдруг сказала:

— Глупо, что я тут ревела. Но... — Она помолчала. — Ты ведь меня знаешь... всякий раз я начинаю думать: а что же дальше? На первых порах я еще буду приезжать домой на воскресенье, а потом, если примут, только раз в семестр, на каникулы. Когда об этом думаешь... такой шаг, это вроде... вроде как я недавно читала в одном романе... там в конце главы стояло: «В этот день кончилось мое детство».

Не домыв посуду, она вытерла руки фартуком и попросила у отца сигарету:

— Ты ведь не возражаешь?

— К чему, — улыбнулся он, — раз ты считаешь, что детство кончилось. Кстати, в шестнадцать лет так не говорят.

— Мне бы еще спичку.

Она закурила, причем весьма ловко, и привычно повертела сигарету в пальцах, глядя на поднимающийся вверх дым.

— Ты для меня сразу и мать, и отец, и брат тоже. Но люблю я тебя не только поэтому.

На сей раз смутился отец, излияния чувств никогда не были его стихией. Он подошел к тазу с посудой и загремел тарелками.

— Господи, сейчас ты, может, впервые в жизни объясняешься в любви, и кому же, собственному отцу.

— Не всем так повезло с отцами. У некоторых дома одно, а в партии другое, говорят так, а делают эдак. А вот ты, мне кажется, настоящий.

Что Друскату было сказать? Он раздумывал, но отвечать не пришлось, потому что кто-то постучал в дверь — очевидно, этот кто-то не знал, что в крестьянский дом легче всего попасть через кухню.

— Да, иду!

У двери стояли трое. Одного Друскат знал, лицо у него было запоминающееся, и Друскат вспомнил, что он работает в прокуратуре.

— Вы ко мне?

Вопрос был лишний. Он понял, к кому и зачем они пришли. Хотелось забыть, и он давно забыл и все-таки ждал вот этой минуты.

Он неотрывно смотрел на пришедших, и многое промелькнуло у него перед глазами, путано, словно во сне, мысли, бестолково цепляющиеся друг за друга, картины, не подходящие одна к другой, лица, имена: Макс Штефан из Хорбека, который был ему другом — чуть его однажды не укокошил... Крюгер — я тебя убью... Хильда Штефан — тебя я любил целую вечность назад, а Розмари и сейчас люблю... уходи, оставь меня... эсэсовцы в замке... красный флаг, старик Гомолла, лицо совсем близко над моим, улыбается — парень, чего боишься?.. и госпожа графиня, на скотном дворе рассказывают, она-де остра, как бритва... белая камчатная скатерть и блестящее серебро... ах, множество свечей... и труп, привязанный к лошади... деревни надо в конце концов сплошь кооперировать... повсюду в ночи горят села... и жена умерла, и сам я, может, скоро стану трупом. Почему? Дитя мое, сейчас не время рассказывать.

Друскат пропустил мужчин в дом и медленно шагнул следом, с поникшей головой, будто парализованный и оглохший: не слышал их шагов, не чувствовал собственного тела, ему чудилось, словно он смотрит на себя со стороны, словно сесть им предлагает не он, а кто-то чужой. Но садиться они не собирались; тут Друскат поднял голову и внезапно увидел в дверях девочку.

— Это Аня, моя дочь.

Девочка, улыбаясь, подошла, подала каждому из пришедших руку.

— Не хотите ли чего-нибудь выпить? Может, пива? Или чаю?

Нет, пить они не хотели, садиться тоже, но и не говорили ничего. Так не вел себя еще никто из заходивших в этот дом, и отец тоже никогда не был таким. Девочке стало странно.

Может, она мешает?

Друскат кивнул на незнакомцев:

— Товарищи из прокуратуры.

— За тобой?

— Да.

— Но почему?

Один из мужчин слегка наклонил голову к плечу, словно был туг на ухо:

— Разве вы не говорили об этом с дочерью?

— Не думал я, что вы меня заберете... так скоро. Но, — он словно пытался прочесть что-то в их глазах, переводил взгляд с одного на другого, — вы ведь хотите, чтобы я поехал с вами?

— Да.

Друскат повернулся к дочери, и девочка заметила, что по лицу у него течет пот, а рубашка прилипла к телу. Прохлада в этот летний вечер никак не наступала. Девочка увидела, как Друскат приподнял руки, чуть растопырил пальцы, словно желая схватить или нащупать нечто неуловимое, потом руки опустились.

— Я должен идти.

Аня ни разу не видела отца таким беспомощным. Страх вдруг куда-то исчез, она чувствовала — ему необходимо помочь, и быть может, в тот момент для нее в самом деле кончилось детство. Ее охватило необычайно сильное чувство к нему, знакомое лишь женщинам, — чувство материнской любви. Она не произнесла ни слова, только чуть усмехнулась, и Друскату вроде стало легче, он посмотрел на улыбающуюся девочку, подтянулся: