Теперь уже Генрих затрясся так, что руки его прыгали, словно он отмахивался от пчел.
Он упал на пол и пополз к ногам Иванки, хватал его за сапоги, бормотал:
— Я не буду… Не буду…
Петро подбежал, замахнулся.
— Ух ты, зверь!
Он хотел было ударить, но Генрих мгновенно вскочил и спрятался за спиной Иванки.
— Прячешься, собака! — распалился Иванко.
Генрих ловко сбил свечу и кинулся к порогу, надеясь в темноте обмануть всех. Но Кирилл рванулся за ним и повалил его.
— Кирилл! Где ты? — настороженно выкрикнул Иванко.
— Я тут, — глухо ответил Кирилл.
Иванко смело побежал к порогу на голос товарища.
— Помогай Кириллу, — услыхал он голос деда Миколы. Иванко ступил шаг назад и наклонился — где-то здесь в смертельной схватке возятся Кирилл и Генрих. Иванко нащупал впотьмах голову Генриха, изо всех сил стиснул его горло, а коленом нажал на живот. Генрих тотчас же отпустил Кирилла.
Иванко и Кирилл крепко прижали Генриха к земле.
— Звонарь! Звонарь! — выкрикнул с издевкой Кирилл. — Вот так звонарь!
— Больше не будет звонить, — засмеялся Иванко.
Дед Микола тем временем принес от соседей огня и зажег свечу. Он и Петро увидели — Иванко скрутил за спиной руки Генриха, а Кирилл сидит на его ногах.
— Теперь и передохнем. Давай, дед веревку! — сказал Иванко.
— Есть, да еще такая крепкая, что медведя можно связать.
Петро начал помогать Иванке и Кириллу. У него дрожали руки, когда он подавал Иванке конец веревки. Петро не удержался и со всего размаха ударил Генриха в лицо.
— Звонарь! — кричал Петро. — А кто моего отца убил?
— Он! — воскликнул Кирилл. — Я сам видел в яме, как твоего отца пекли огнем по приказу этой змеи.
Кирилл и Иванко связали Генриху руки.
— Ты приказывал? — не успокаивался Петро.
Генрих заскулил; щеки его тряслись, глаза испуганно бегали. Он поглядывал то на Петра, то на Иванку, то на Кирилла.
— Ты? — дергал его за сорочку Петро.
— Я?.. Нет, не я! Бенедикт… Это Бенедикт велел… Пустите меня, я больше не буду!
— У! Лютый волк! — с ненавистью толкал его в бок Петро.
— Не буду! Не буду! — плакал, извиваясь на полу, Генрих.
— Волк? — презрительно бросил Кирилл. — Это жаба, противная, скользкая жаба!
— Простите! Простите! — Генрих подполз к ногам Иванки, начал целовать его сапоги. — Прости, боярин, воевода!
— А! — захохотал Иванко. — Я уже и воевода? Кирилл! Я уже и боярин, и воевода!
— Не буду! Не буду! — вопил Генрих и лизал Иванковы сапоги.
Иванко изо всех сил ударил его носком сапога и плюнул.
— Тьфу! И верно жаба, на человека не похож. Прикоснуться к нему гадко.
— А теперь куда с ним? — спросил Кирилл.
— Куда? К Даниле. Пусть князь сам разберется. Живо идем, а то меня Роксана ждет, сердится, наверно. У, мразь! Из-за тебя я от Роксаны убежал!.. Идем!.. Э! Не все сделали. Может удрать эта жаба. Давай-ка, дед, еще веревку.
Они крепко связали Генриха и повели к Даниилу.
В хате Смеливца все волновались. Татьяна сетовала:
— Как ты его одного пустил? Ну и отец! Шел бы с ним. А ты обрадовался!
Смеливец оправдывался:
— Одного пустил? Что же он, дитя малое? Он храбрый воин! В Новгород ходил походом, а дома, в Галиче, пропадет? Не таков мой сын.
Роксана не могла найти себе места. Уложив сына, она то ходила по комнате, то выбегала во двор. Подошла к матери.
— Плачешь, Роксана? — наклонилась к ней Ольга.
— Нет, не плачу, мамо, только сердце болит за Иванку.
Ольга зашептала ей на ухо:
— Нет тебе счастья, дочь моя.
Роксана выпрямилась.
— Мамо! Ты против Иванки? Не говори так. Я счастлива. Люблю его такого.
Ольга обиженно посмотрела на дочь.
— Непоседливый он, беспокойный. Только вернулся и опять куда-то помчался, тебя с сыном бросил.
— Не надо так, мамо.
— Вы что, ссоритесь? — подошел к ним Твердохлеб.
— Нет, нет! — прижалась к нему Роксана. — Мама про Иванку говорила.
Татьяна внимательно прислушивалась к их разговору. Она встревожилась. Ольга будто что-то плохое сказала про ее сына. А что же Роксана? Татьяна подошла к ним.
— Ты что-то про Иванку сказала, Роксана?
— Сказала, мамо! — радостно откликнулась Роксана. — Сказала, что он хороший.
Растроганная Татьяна крепко обняла невестку.
— И ты хорошая. Люби его. Он с детства такой непоседливый.
— Это хорошо, мамо. Разве лучше, когда тихий да боязливый, когда мягкий как воск?
— Кто это боязливый? — появился на пороге Иванко.