Ольга подбежала к нему.
— Пришел? Про тебя молвили.
— Я боязливый? — удивленно поднял брови Иванко.
— Не ты, не ты! — откликнулась Татьяна. — Роксана сказала, что боязливых не уважает.
— Сказала? — улыбнулся Иванко Роксане.
— Сказала. И еще раз скажу, — гордо подняла голову Роксана.
Татьяна, словно бы спрашивая у Роксаны позволения, глянула на нее и добавила:
— Хорошо сказала она, сынок. Рада я, что жена у тебя такая.
— За Роксану рада? Мамо! Да кто же про нее плохое скажет!
Он не стыдясь при всех обнял и поцеловал Роксану.
— Вот я и пришел. Ты не сердишься на меня?
Что, кроме глубокой любви, мог он прочитать во взгляде Роксаны! Лицо ее расцвело.
— Пойди сынка поцелуй. Уснул он, не дождался тебя.
Иванко поцеловал мальчика и сказал, обращаясь ко всем:
— Что же вы молчите? Чего печалитесь?
Смеливец успокаивающе ответил:
— Не все печалятся. Только женщины, а мы с Твердохлебом нет. А теперь скажи, куда вихрем носился?
Женщины, засуетившиеся было у печи, готовя ужин, застыли на месте. Татьяна не отрывала глаз от Иванки.
— Куда же, отец, твой сын полетит? Не на игрища. Угадайте, где мы были с Петром и Кириллом?
— С Кириллом? — удивился Смеливец. — С монахом?
— С ним! Мы ворога поймали.
Твердохлеб и Смеливец переглянулись.
— Ворога! Латынщика Генриха! — почти выкрикнул Иванко.
— Генриха? — одновременно воскликнули потрясенные Твердохлеб и Смеливец.
Католического монаха знал весь Галич. Своими звериными повадками он заслужил общую ненависть. Все знали, что Генрих с Бенедиктом замучили Людомира.
— Где же ты его поймал? — Смеливец нетерпеливо тронул сына за рукав.
— В церковной сторожке. Звонарем прикинулся. А Кирилл его в Новгороде видел, там он свейским купцом назывался.
— Купцом? — возмутился Смеливец. — Так он же Богу молится?
— Не Богу, а гривне он молится да хозяину своему — Папе.
— А где же он сейчас, этот звонарь? — спросил Смеливец.
— К князю Даниилу отвели.
— К князю?
— А что? Даниил не выпустит.
Роксана затаив дыхание слушала их разговор, прижавшись к Иванке.
— Не сердишься? — ласково спросил у нее Иванко.
— Нет. И тогда, когда побежал, не сердилась. Только горько стало… — Слезы появились у нее в глазах. — Приехала к тебе, а ты…
— Я так и знал. А теперь и ужинать можно. Мамо! Есть хочу! Сегодня еще ничего не ел.
Даниил с Дмитрием ждали в гриднице Мстислава. Мстислав еще не видел Дмитрия после спасения. Голова Дмитрия перевязана чистым полотном, левая сторона лица закрыта — боярин Судислав разбил ему голову и щеку, в порыве бешенства он топтал связанного ногами.
Даниил беспокойно ходил из угла в угол, то подходил к окну, то останавливался у двери. Дмитрий не знал, чем его развлечь. Долго молчал, потом спросил:
— Что случилось, княже? Кто-то зло тебе причинил?
Кто мог причинить ему зло в эти радостные дни? Дмитрий не понимает этого, он уже пережил эти минуты. А кому еще скажешь? С кем поделишься своими мыслями? Если бы мать тут была, может, и ей не сказал бы. Сурова и молчалива она, не нашел бы, как подойти к ней. Может, Светозаре рассказал бы? Да она все время подтрунивает, намекает на то, что ладу искать ему пора. Даниил остановился у окна. Вот там ее впервые увидел, когда спрыгнула с коня. Будто и не глядела на него, а все же встретились их глаза на какой-то миг, и показалось — долго смотрели друг на друга.
Нет! Светозаре тоже не следует говорить. Даниил уже представил, какими насмешливыми глазами встретит она его исповедь, И тянет его к ней, как к матери родной, и что-то удерживает: «Не говори». Разве Мирославу признаться? Нет, говорить о девушке старому человеку неудобно. Может, Филиппу? Он так внимательно выслушивает все, о чем рассказывает ему Даниил. Но как найти зацепку, чтобы начать разговор? Теперь ведь все так заняты, да и Филипп собирается в свою Судовую Вишню поехать, посмотреть, что там натворили Бенедиктовы разбойники. Видно, все-таки придется рассказать Дмитрию об Анне, он ведь хорошо ее знает — вместе ехали из Новгорода. От Дмитрия нечего крыться, но… Дмитрий передаст Светозаре, а та может Хорасане, матери Анны, сказать. От Светозары всего можно ожидать. Даниил вдруг улыбнулся: вспомнилось, как женился Дмитрий. Вот когда другие женились, он не понимал, почему так волнуются жених и невеста. Вспомнился и Митуса. Какой прозорливый он, этот слепой гусляр, так рассказывал про Анну, будто видел ее: «Глянешь в глаза — словно в озере глубоком утонешь».