Судислав придвинулся к деньгам, протянул скрюченные пальцы.
— На! — высыпал ему на ладонь деньги Филипп.
Владислав ерзал на скамье, следил, как Судислав прячет деньги за пазуху.
— А ты что уставился? — рявкнул Филипп. — На чужие деньги заришься? И тебе вот пять гривен!
Владислав протянул дрожащую руку.
— Бери, да не забывай, кто дает!
Владислав ловко поймал брошенные Филиппом деньги.
— Лечец у Мстислава не тот, — промолвил Филипп, — надо другого… Похвались, Судислав, перед Мстиславом моим лечцом, скажи, что он и князя Романа лечил, умеет, мол, болезни выгонять… Да ты и сам знаешь, что сказать. Пускай полечит! — Он засмеялся.
В дверь постучали два раза.
— Это мой слуга, — сказал Судислав и разрешил войти.
— К боярину Филиппу человек с его подворья, хочет его видеть, — сказал слуга.
Судислав глянул на Филиппа. Тот распорядился:
— Пусть войдет.
Слуга Филиппа переступил порог.
— Боярин! От князя Мстислава приезжали. Князь кличет тебя к себе.
— Иди! — махнул рукой Филипп.
Когда дверь закрылась за слугой, Филипп сказал:
— Кличет! Слышишь, Судислав? Пойду помогу больному.
Вечером Кирилл наведался к Даниилу. Он пришел в длинной рясе малинового цвета, в высоком клобуке. На груди у него висел большой золотой крест на серебряной цепочке.
Даниил улыбнулся, подошел к гостю, обнял его.
— А я уже побаиваюсь тебя, — пошутил он. — Епископ! Привык уже? Садись!
Кирилл неловко улыбнулся.
— Привыкаю…
— Ну вот, и епископ у нас теперь свой. Привыкай, привыкай!
— Придется! Не зря же я к письму так вельми пристрастился. Ты сам сказывал, что быть мне в церкви. А я взял меч и поехал твоим дружинником.
— Знаю, но воевать будем мы, а тебе в церкви быть надобно. Будешь митрополитом! Греки — хорошие люди, но приедет какой-нибудь без языка, и люди его не понимают. Учить грамоте детей боярских надо. В монастыри собирай, пусть учатся, монахов-списателей учи, пусть книги пишут и переписывают на нашем языке, на русском.
Кирилл внимательно слушал. Уже не первый раз говорит ему об этом Даниил. Вдвоем они часто ходили в монастырь, в писцовую палату, где монахи переписывали книги. Переписчики боялись Даниила — он докапывался до самых мелочей.
— А это как написал? Не для себя пишешь, после тебя люди читать будут. А ты что накрутил здесь? Какая это буква?
Монахи посматривали исподлобья на провинившегося и еще ниже склоняли головы над столами, скрипели перьями.
— Ты же не будешь стоять у книги, когда ее будут читать. Это не буква, а муравей, ползущий по траве. Увидишь ли муравья в траве? Вот так и твою букву. А книгу внуки будут читать.
Особенно интересовался Даниил украшением книг. Он подолгу просиживал возле монаха, который разукрашивал первые страницы и рисовал заглавные буквы; смотрел, как готовят краски, чтобы они сверкали всеми цветами; следил, как ловко монах кладет краски на пергамент, восторгался удачными рисунками.
— Больше красок! Разных и для глаза приятных! Рисуй так, чтоб человек захотел взять книгу в руки! — повторял он не раз.
Вместе с епископом Кириллом Даниил ходил и к ремесленникам, которые изготовляли пергамент. Заходили и подолгу сидели в душных клетях. Даниил расспрашивал, какая кожа лучше всего подходит для пергамента. В предместье Владимира целая улица была занята домами ремесленников-пергаментщиков. Они выкапывали широкие, круглые ямы, выкладывали стены толстыми дубовыми бревнами и сбрасывали туда телячьи шкуры. Был в этом предместье старичок Андрон, который в молодости ходил в Киев, видел, как там в монастырях делали пергамент. От этого Андрона и пошли волынские пергаментщики. Даниил их поощрял, повелел не брать их в войско. С княжеских Земель для них привозили зерно, а монастырские лошади доставляли дрова из лесу. И пергаментщики старались — ровными листами вырезывали они пергамент, выравнивали. Знали — если монахи-писцы пожалуются, то князь не пощадит их.
Старший монах приходил к Даниилу и подробно рассказывал, как работают писцы, сколько книг написали, хорош ли пергамент. В монастыре уже лежало немало книг в отведенной для этого светлице. Сюда приезжали из Синеводского монастыря и из Выдубецкого, что под Киевом, за богослужебными книгами. Далеко разнесся слух о том, что Даниил к письму прилежен, наследует завет книголюба Ярослава Мудрого, умеет говорить и читать на немецком языке, на венгерском, на польском и на литовском. И с половцами он может толковать, а латинский и греческий языки еще с детства изучил в Венгрии. Славу эту о любви Даниила к языкам поддерживал епископ Кирилл. К нему приезжали монахи из монастырей, и он разговаривал с ними. Учил их, чтобы не только эти книги читали, но и у себя переписывали, да чтобы летопись вели — все записывали, что происходит в городах, в монастырях.