— Я вижу, что ты, Данило, будто с их магистром говорил, все про них ты знаешь, — улыбнулся Мирослав.
— Что поделаешь, отче! Эти же рыцари-соломоничи, рекомые темпличи, из теплых стран сюда перебрались. Там они владычествовали, да изгнаны были оттуда. А нам надо еще крепче ударить их по голове, чтобы не лезли к нам больше. И еще подумайте: когда в бой пойдем, то криком и шумом не возьмем, ибо рыцарь и не услышит этого крика — у него на голове такой шелом, что всю голову закрывает. Надо, чтобы наши воины не испугались их вида. Эти рыцари стеной стоят. На них идут, а они не шелохнутся, а потом все вместе лезут. Когда в поход двинемся, так возле Дрогичина всем воинам надобно рассказать про рыцарей, поведать, как их бить. Я с вами буду.
— Верные слова твои, Данило, — сказал Мирослав. — Будешь с нами. Но это еще не все. У тебя только две руки, а воевать руками воинов надобно. Вот эти руки и надлежит вооружать.
Даниил подошел к Мирославу и обнял его.
— Приготовимся. Помоги мне. Сам под Дрогичином погибну, но рыцарей не пущу сюда.
…Рано вставал Даниил, не спалось ему. Он потихоньку выходил из опочивальни, чтобы не услышала жена. Наскоро перекусив, шел к кузнецам, смотрел, как те работали. Там и кони стояли — к ним кузнецы примеряли кольчуги.
— И что это ты, княже, надумал? Не было у нас на конях таких кольчуг, — удивлялись кузнецы.
— Не было — так будут. Да еще такие, что никаким мечом не перерубить.
Пошутив с кузнецами, он шел к плотникам, изготовляющим стрелы. Старики и ночевали в княжеской плотницкой — нужно было сделать много стрел, чтобы и острыми были, и врага повсюду настигали, строгали даже при светильниках.
Но дольше всего Даниил задерживался у кузнецов, где ковались мечи и топоры. Смекалистые кузнецы сразу разгадали мысль Даниила: топоры нужны не обычные, а такие, чтобы надвое раскалывали железо, тяжелые и удобные в бою.
— Не делали мы таких топоров, но сделаем, — говорил Даниилу седоусый кузнец.
Как и многие другие умельцы, он пришел издалека; раньше он где-то на Днестре, в оселище, кузнечил, а узнав, что князь созывает умелых людей заселять новый город, ушел с насиженного места.
— Ты хочешь, княже, чтобы враг после одного удара земле поклонился? — обратился седоусый к Даниилу. — Выкуем! Смотри, вот секира, я над ней долго голову ломал, пробовал по железу бить. И выходит — надо и лезвие и обух утолщить, тогда так рубанет, что все разлетится в прах. А можно повернуть, да еще и обухом трахнуть.
Даниил присматривался. «Так, так, этот кузнец смышленый, топор и впрямь будет лучше других».
— Вот так и делайте! — похвалил он кузнеца и повернулся к Андрею-дворскому: — Всем ковачам вели так делать, пускай сюда придут, посмотрят. А как-тебя зовут? — спросил он кузнеца.
— Меня? Меня зовут Семеном Острым. От деда прозвище пошло: острые мечи он делал, — ответил кузнец и взялся за молот.
Даниил наблюдал, как легко летал в руках кузнеца молот. А кузнец, оглянувшись, нет ли кого поблизости, подошел к Даниилу и спросил шепотом:
— А на какого врага пойдешь? Так мыслю, что на рогатых с крестами.
Даниил погрозил пальцем и сурово бросил:
— Молчи! Молчи!
— Не бойся, княже, старый Семен Острый никому не скажет. Только я так думаю: кого, как не этих супостатов, бить? Заковались они в железо и думают, что русская сила их не возьмет. Вон парень, мех у меня раздувает, он из Дрогичина бежал, отца его эти изверги замучили… — Семен помолчал немного, вздохнул. — Сначала руку отрубили, потом под копыта его бросили, а когда натешились, голову отрезали… Да будет счастье в бою и тебе, и всем твоим воинам!
Даниил ничего не ответил. «Вот тебе и не знает никто о походе!»
— Говорили про это в кузнице? С кем говорил?
— Что ты! Это я сам так мыслю, но никому не открывал свои догадки, — ответил кузнец.
— И не открывай, молчи. Рано еще об этом речь вести.
— Понимаю! — поклонился Семен. — Как велишь, так и сделаю. Только прошу: будешь в бою — посмотри, как мои секиры рубят.
Даниил приветливо простился с кузнецом.
…Выезжал Даниил во Владимирскую волость, проверял, как пешцы собираются. Мирослава погнал в Берестье, а Дмитрия — в Перемышль. Микуле велел:
— А ты следи, чтоб ни единое слово до немцев не долетело.