Твердохлеб переносится мыслями далеко — к Днепру, в Киев. Там его внук Ростислав. Князь послал туда конную и пешую дружины, говорили, что от татар Киев оборонять будут. Вот и Ростислав пошел воевать. Кажется, совсем недавно был маленьким, а уже двадцать третью весну прожил. Твердохлеб свое отвоевал, теперь внук взял меч своего отца Иванки, подаренный ему новгородцами. Возвратится ли? Вспомнился Лелюк. Как Ольга тогда убивалась! Чувствовало ее сердце, что сын не вернется. Не сложит ли голову на ратном поле и Ростислав? На дворе, наверно, вечер, в комнате стало совсем темно. Твердохлеба мучит жажда, а встать он не может. Давно уже выпил он воду, что Ольга в корчаге оставила…
Скрипнула дверь, на пороге показалась Роксана.
— Вы одни? А мама не приходила? — спросила ласково.
— Не приходила. Подай водицы, дочка.
Роксана взяла ведро.
— Я свежей принесу! — И побежала к колодцу.
Вернулась она с матерью. Ольга рассказала, что заходила к Смеливцам.
— Лежит Татьяна, а присмотреть за ней некому.
— И я лежу, — откашливается Твердохлеб. — Видать, скоро пойду за своим сватом… Тяжело мне, нечем дышать.
— Что ты! Что ты! — села возле него перепуганная Ольга. — Смеливец руку расшиб, рана какая была, потому и помер. А ты встанешь… встанешь!
— Ох, не встану… А пожить хочется. Ростислава бы увидеть… Правнучков посмотреть…
При упоминании о Ростиславе Роксана вздрогнула, едва удержалась, чтобы не заплакать. Она не знала, как сказать родителям о своем намерении. Тяжко им будет! Она подошла к отцу, села около, взяла за руку.
— Встанете. И правнуков увидите — женим Ростислава. — Наконец решилась: сегодня ли, завтра ли, а сказать придется. — А я к нему пойду, — тихо промолвила.
— К кому? — с испугом спросила Ольга.
— Куда пойдешь? — удивился Твердохлеб, замигав глазами.
— К Ростиславу.
Роксана поднялась и подошла к ведру, выпила воды. Ольга оцепенела, не знала, что сказать дочери. Роксана подошла к отцу и матери, припала к ним.
— Роксана! Как же это? Куда же ты? — допытывалась перепуганная Ольга.
— Пойду к нему. Ранят — раны перевяжу, буду ходить за ним, на руках понесу.
Твердохлеб закашлялся, лежал неподвижно, смотрел в потолок.
— Почто ты ничего не скажешь ей? Слышишь? — потянула его за руку Ольга. — Куда ты, Роксана? Еще не было такого, чтоб женщина шла на боевище… Чем ты там поможешь? И такая даль!
Роксана стиснула пальцы.
— Не было, а я пойду…
Помолчав, Твердохлеб сказал:
— Не ходи, дочь, ты уже не молода…
— Да, да, Роксана, — ухватилась Ольга. — Ты уже не молода, смотри, у тебя голова седая.
— Седая! — решительно промолвила Роксана. — Седая! Было от чего поседеть. Они думали душу мою убить, как убили Иванку. А я молода… Молода, такая же, как при Иванке. А что бы он мне сказал теперь? — Глаза ее засверкали. — Сказал бы: «Не иди»? Нет, не сказал бы! Он сам ничего не боялся, а я его жена. Я пойду, мамо. Не могу без Ростислава. Он ведь такой же горячий, как и Иванко. Сын мой, воин ты мой!
— Как же ты пойдешь? — ласковее спросила Ольга. — Уже осень на дворе, холодно.
— Я Микулу видела, — ответила Роксана. — Он приехал из Киева, видел там Ростислава. Будут от татар обороняться, стены возводят. Туда скоро мечи из Галича повезут и копья… И я с ними поеду, на возу и для меня место найдут. А нельзя будет ехать — я и пешком к сыну пойду.
— А боярин? Пустит ли? — спросила Ольга: авось хоть это испугает дочь.
— Пустит ли? Уже дозволил. Я только тиуну сказала, про Иванку напомнила, что загубили его безвинно. Да и Микула мне помог. Счастливая судьба занесла его к нам.
— Микула? Где он? — попытался приподняться Твердохлеб на локтях и бессильно упал на постель.
— В Холм поскакал.
— Не зашел к нам… — тоскливо прошептал Твердохлеб.
— Времени не было. К Даниле поскакал.
Ольга припала к Роксане и зарыдала:
— Все вы такие, уходите, рветесь куда-то… Лелюк ушел и не вернулся. Иванко, как ветер, не сидел на месте. Твердохлеб все в походах… И ты… бежишь.
— Бегу, мамо… Не могу без Ростислава… Мне без сына, что без света.
— Не плачь, Ольга, — сказал после долгого молчания Твердохлеб. — Пускай идет, не надо держать… Хорошо она надумала. И я пошел бы, будь у меня сила.
Осенним вечером Батый дошел до Днепра под Киевом и, пораженный красотой города, остановился на берегу. Солнце садилось за горизонт, последние его теплые лучи ласкали золотые купола киевских церквей, разноцветные крыши княжеских теремов. Батый сошел с коня и, прищурив узенькие глаза, крякнул от удовольствия. Субудай-богатур успокоился. Только вчера Бату-хан был недоволен, ворчал на него, что долго по степи едет, говорил, что надо перейти Днепр и свернуть на запад: