Дмитрий приказал не только не переставать делать стрелы, но и собирать татарские.
Тараны били непрерывно.
Под вечер Батый позвал Субудая и велел ему снова послать толмачей к стенам города и вызвать воеводу Дмитрия. Субудай мгновенно выполнил приказ Батыя. Около десятка толмачей начали выкрикивать:
— Боярин Дмитрий! Хан Батый велел открыть ворота! Не противься, все напрасно! Послушаете хана — он выпустит вас из города и дарует жизнь.
Дмитрий кивнул Ростиславу:
— Не от добра Батыга опять пугает: знает, что и своих много потеряет.
Сколько толмачи ни кричали, ответа не было. Дмитрий появлялся: на стенах то в одном, то в другом месте и охрипшим голосом призывал киевлян:
— Не сдавайтесь, братья! Не склоняйте головы перед супостатом!
Ростислав подбежал к Галицким воротам. Но едва он шагнул со ступенек на стену, как его дернули за ногу и он чуть не упал. Подхватили его крепкие руки. Старый, бородатый дружинник потащил его за забороло.
— Куда голову высунул? Стрела угодит. Гляди сюда, — показал он ему еле заметную дырку в забороле.
Ростислав увидел, что татары метали стрелы из-за подвижной деревянной стены.
В церквах скопилось множество людей — стариков, женщин с детьми. Киевляне молились. Попы служили молебны днем и ночью, призывали слушаться воеводу Дмитрия. Грохот таранных ударов смешивался с церковным пением и непрерывным звоном. Невероятный шум и грохот стояли в городе.
Кто-то пустил слух, что к киевлянам идет помощь из Новгорода, и это ободрило изможденных людей. К стенам подбегали женщины и умоляли воинов:
— Посмотрите-ка получше: не видать ли подмоги, не идут ли новгородцы?
Но Дмитрий хорошо понимал, что подмоги не будет.
Снова наступил вечер. Татары затихли, притаились, перестали кричать; впотьмах они не лезли на стены, а только продолжали бить таранами.
Гу-ух! Га-ах! — одна за другой бьют дубовые окованные колоды, и зловещее эхо разносится по Киеву.
Дмитрий сошел со стены на землю и прислонился к толстому столбу. «Не так часто, как днем, ударяют тараны, однако это будет продолжаться и ночью», — думал Дмитрий. К нему бесшумно приблизился сотский, стоявший со своей сотней у Лядских ворот.
— Як тебе, тысяцкий. Люди мои пришли, говорят — тараны остановить надобно.
Удивленный Дмитрий глянул на него.
— Как это остановить? Послушает ли тебя Батыга?
— Да вот люди, они сами скажут, — подтолкнул сотский двух бородачей в ветхих охабнях.
Те поклонились Дмитрию.
— Кто вы такие? — спросил Дмитрий. — Откуда?
— Я из Чернигова, — ответил он, — а он из Киева, ковач.
Ковач шагнул к Дмитрию.
— Надумали мы остановить тараны.
— Как остановить? — спросил Дмитрий.
— Как остановить, спрашиваешь? — спокойно ответил кузнец. — А мы спустимся со стен и топорами подрубим столбы.
Дмитрий понял замысел храбрых воинов.
— Опасно, ворота нельзя открывать. Как потом в Киев вернетесь?
— Взберемся на стены, — кивнул головой один, — если живы останемся. А тут сидеть — тоже добра не видать.
И Дмитрий, и воины понимали смертельную опасность, но слова «смерть» не упоминали. Зачем его произносить, ежели о жизни мечтаешь?
— Много ли вас? — спросил Дмитрий.
— Пятнадцать десятков по своей воле идти готовы. Дело вельми для Киева нужное. Изрубим тараны, а пока их подправят, наши дети еще подышат, а там, гляди, может, подмога подойдет.
Дмитрий подумал: «И этот про подмогу…»
— Тысяцкий, — продолжал кузнец, — ты на Калке был, и я там воевал. И теперь еще сердце болит за тех, что погибли. Дозволь, я с сотским и с этими вот людьми пойду сегодня ночью.
К Дмитрию подошли дружинники. Они подняли факелы — из темноты выплыли сосредоточенные, суровые лица.
— Воины! Все ли согласны тараны рубить? — спросил Дмитрий.
— Все!
— Благословляю вас, — голос Дмитрия задрожал, — за Русь идете!
— За Русь! За Русь! — раздалось в ответ.
Кузнец Василий попросил Дмитрия:
— Кланяюсь тебе и прошу, коли не возвернусь… Сынок у меня есть Русак, пятнадцать лет ему. Возьми его к себе. А еще есть у меня вещи, для ковача очень нужные, с собой я их взял. Жена в узел их увязала — думала, авось живы останемся.
Короток зимний день, да ночь длинная. И морозно ночью. Закутались Батыевы воины в шубы, не хочется и руку протянуть к костру, чтоб щепок подбросить. Замер табор. Только дозорные у своих сотен ходят у огня, руки греют.
Темна декабрьская ночь, отойдешь на десять шагов от огня — и скроет тебя темень. Тараны глухо бьют, содрогаются от ударов стены. Нукеры плетями подгоняют невольников-рабов, но медленно раскачиваются тяжелые бревна. До рассвета уже недалеко.