В Киеве нечего было больше делать. Награбленное добро погрузили на возы, и джихангиру отдали его львиную долю. Батый трогается на запад. Киевляне не видят его отъезда — они полегли костьми за землю отцов.
Татары сели на коней. Бату-хан и Субудай выезжают на высокий бугор, мимо которого должно пройти все войско. Конь бьет копытом мерзлую землю, комья снега разлетаются во все стороны. Бату-хан гладит шею своего белого коня, осматривает войско. Впереди, ближе к джихангиру, стоит тумен Бурундая — он двинется первым, Батый хриплым голос кричит:
— Слушайте, сыны голубого Керулена! Гордый город оросов под вашими ногами! Нет оросов, они пали от наших рук. Но есть еще Оросская земля, лежит она в том краю, где заходит солнце. Туда пойдем. Мой дед, великий покоритель, велел мне дойти до берега последнего моря, где солнце садится на отдых. Туда мы пойдем, и никто нас не остановит. Я поведу вас.
Загудело татарское войско, приветствуя джихангира.
— Пусть несут вас вперед быстрые кони! Они принесли вас из далеких родных степей, они принесут и домой!
— Пойдем с тобой! С запада кони снова понесут нас домой! — несется бурей в ответ.
Субудай подал знак, и Бурундай ударил своего коня — первый тумен поскакал в русские леса.
Пали в боях защитники Рязани, Владимира, Козельска, Киева, но остались еще русские люди. Смерть братьев еще сильнее сплотила их. Пускай еще силен Батый, но он уже не тот, что раньше. Народная мудрость гласит: «Свирепость — не сила».
Татарская орда катилась на запад. Жители маленьких городов и оселищ убегали в леса, подальше от большой дороги, прятали там своих жен и детей, а сами сражались с татарскими сотнями. А бывало и так, что маленькие оселища преграждали путь татарам и смело оборонялись. Нелегким был путь Батыя, не проходило дня без стычек, его силы истощались. Опьяневший от крови, Батый велел жечь все оселища, убивать русских, старого и малого. Много безвестных героев пало в ужасную зиму 1241 года.
Дольше всего задержался Батый у Кременца. Никодим оправдал надежды Даниила — упорно сопротивлялись его воины. Батый не мог тут применить тараны, их невозможно было втащить на гору, а со стен и стрелы летели, и камни сыпались. Пробовали татары снизу бросать камни из камнеметов, но это не причиняло вреда крепости.
Потеряв не одну сотню, Батый так и не взял Кременца и велел двигаться дальше. Он бросился на беззащитные оселища, на маленькие города и жег их. Русские гонцы мчались в оселища и города, везли приказ Даниила — уходить, в леса, бросать жилища, а боярским сотням нападать на врага, не давать ему покоя.
В начале лета Батый двинулся дальше, разделив свое войско на две части: одна из них через Карпатские горы ворвалась в Венгрию, другая пошла на Польшу и Чехию. Но орды Батыя уже были обессилены в боях с русскими. И чем дальше шел Батый, тем больше убеждался, что за спиной у него остались непокоренные русские.
После ограбления Венгрии Батый собрал свое войско на венгерской равнине и пошел вниз по Дунаю, снова свернул на Приднепровье, а оттуда — в степи у моря Абескунского (Каспийского).
Теодосий стоял перед Даниилом в потрепанной шапке и изодранном кафтане; сквозь дырки просвечивала кольчуга, и только меч, как и раньше, сверкал позолотой. Теодосий поглядывал на Мефодия и подмигивал ему так, чтобы князь не заметил. После длительного молчания Даниил поднял голову.
— Еще что молвишь, Теодосий? — пронзил он дружинника острым взглядом. — Тогда я сам поеду, — сердито, чтобы всем было слышно, добавил он.
— Княже, ездили мы всюду и узнали, что тоурмены пошли в Польшу, да свернули в Венгрию и про наши земли расспрашивали. А князя Василька мы не видели.
— Посылал тебя в Холм — надежда была, а теперь вижу, что самому надо было ехать, — недовольно сказал Даниил.
Теодосий попытался отшутиться:
— Так это ж лес, княже. А в лесу как в воде — и глаза раскроешь, а ничего не видно.
— Оставайся тут с боярином Андреем, а я сам поеду, возьму с собой Мефодия, он хорошо все видит.
Теодосий ответил обиженно:
— У него только руки длинные, как схватит — не вырвешься, а глаза такие, как у петуха. Не гневайся, княже; я завтра сызнова поеду. Сказывали мне, что где-то возле Дрогичина видели людей и будто кто-то службу Божию в лесу правит.
— Кто видел?
— Да наши же. Не знаю, как их назвать. Изо всех городов в леса ушли, перемешались. И владимирские там были, есть из Холма, из Галича.
— Завтра поедешь, — строго сказал Даниил.