Те неохотно вставали — им так сладко спалось…
Пока седлали коней, дед не отходил от Иванки.
— А что же ты, сынок, делать будешь? Где жить думаешь?
— Я, дедушка, ковач, железо ковать умею. Вот только кузницы нет у меня, — засмеялся Иванко.
— А я и тут тебе совет дам. Умер мой старший сын — он в том оселище ковачом был, — и кузница у него осталась. А что с ней делать его старой жене? Иди туда, бери кузницу, а я скажу невестке, что ты хороший человек. Там мои внуки живут, им чем-нибудь поможешь. — Он, прищурив глаза, посмотрел на Иванку.
— Дедушка, как вас и благодарить? — низко поклонился Иванко.
— Благодарить? Потом. Это я тебя должен благодарить. Опять кузница при деле будет.
…Снова путники едут лесом. Только теперь они веселее стали, то тут, то там вспыхивает смех. И кони бегут бодрее. Иванке не терпится — хотя бы до вечера успеть доехать! Он стегает коня, и тот скачет, отбрасывая копытами землю. Иванко не оглядывается, сейчас уже нечего бояться — враги остались далеко позади, а товарищи пусть поспевают за ним.
Еще одно оселище проскочили, и уже у крайней хаты остановил Иванко коня и спросил у женщины, которая перешла дорогу с полными ведрами:
— Далеко ли до Владимира?
Она удивленно осмотрела незнакомых всадников и ничего не ответила.
— Ты что, глухая? — пошутил Иванко.
— А ты слепой? — в тон ему задорно засмеялась она.
— Слепой!
— Вижу. Ничего перед собой не замечаешь, чуть меня конем не растоптал. На пожар летишь? Или, может, к ладе своей?
Иванко был удивлен. Молодица угадала причину его спешки.
— К ладе.
— Теперь верю… Уже недалеко — свернете налево за той липой, а оттуда останется два поприща.
Иванко дернул коня за поводья, пришпорил его, и конь с ходу пустился в галоп.
— Счастье с тобой! Да будет тебе удача! — сочувственно крикнула вслед ему молодица, но Иванко уже не слыхал ее напутственных слов. До поворота доскакали в одно мгновение, оттуда простиралась прямая и ровная дорога, показались первые строения города Владимира. А солнце уже садится; только что висело над деревьями, и вдруг его красноватый шар закатился за горизонт. Хотя бы успеть, пока не наступят сумерки. А это что? Навстречу им мчатся два всадника. Один снимает шапку и машет ею, приветствует. Да это же Теодосий! А второй кто? Иванко внимательно всматривается, и неожиданно руки его бессильно опускаются. Конь, не чувствуя твердой руки хозяина, перешел на рысь. Неужели это Роксана? Она! Уже совсем близко. Это ее раскрасневшееся лицо, ее большие голубые глаза. Как радостно сияют они! И волосы старательно причесаны, и пробор на голове, а светло-русую длинную косу ветер забросил на грудь. Вот она, желанная! Роксана останавливает коня и склоняется к Иванке.
— Роксана! — срывается шепот с Иванковых губ, но она слышит это ласковое слово и левой рукой обнимает его.
Иванко крепко прижимает ее к себе, целует, сажает в свое седло — она кажется такой легонькой, как пушинка. Роксана приникла к нему; от стыда, что видят другие, прячет свою голову у него на груди.
— Иванко! — кричит Теодосий. — Иванко! Да ты разве не видишь, что это я?
Вопрос Теодосия доносится до Иванки будто откуда-то издалека. Что он может ответить, если нет слов, если в этих сумерках его озарил ярчайший свет и он, ослепленный, ничего не видит…
— Иванко! — хохочет Теодосий. — Иванко! Хлопцы! Что это вы с ним сделали?