— Я слушаю, княже.
Дмитрий ничего не мог добавить. Он обрадовался, что Мстислав так сочувственно отнесся к просьбе Даниила.
— Слушаешь? Слушай! Еще и не то услышишь завтра. — Мстислав так и сыпал словами. — Не был я в Галиче, а пойти туда хочется, — подмигнул он Дмитрию. — Не сидится на месте без дела. Мечи ржавеют, и сердце просится: «Пойдем». Не могу в словесных битвах с архиепископом томиться! На поле ратном наше место, там поговорим с врагом мечами. Не так ли?
— Истинно так, княже.
— Я и забыл, — глянув на стол, сказал Мстислав, — давно уж мед принесли. За такого гостя и выпить негрешно.
Они подняли большие серебряные кубки и чокнулись. Крепок мед у Мстислава — будто огнем обожгло.
— А я признаюсь тебе, — таинственно прошептал Мстислав Дмитрию на ухо, когда уже осушил кубок, — сам думал податься в Галич: растрогал меня слепой Митуса, вельми сердечно пел про ваши горы, про реки быстрые. Но как пойти незваному? А теперь пойду, прогоним врага с Русской земли.
Над городом струилась утренняя прохлада, тянуло сыростью с Волхова, с озера Ильмень. Солнце медленно, лениво поднималось из-за лесов. На заставах стражники убирали ночные рогатки, боролись, чтоб согреться, толкали друг друга. На небе ни облачка; осенний день обещает быть теплым, приветливым. И на Торгу еще тихо: не подъехали из подгородных сел смерды с разной снедью; не слышно шума крикливых баб-торговок; еще и купцы отдыхают, разомлев от пота на мягких перинах. Лишь кое-где из переулков показываются купеческие биричи, — они идут к клетям, гремят длинными ключами, протирают заспанные глаза. Это самые старательные слуги своих хозяев, они боятся опоздать. Если купец придет раньше, так он при всех даст тумаков, да еще, чего доброго, и прогонит за неповоротливость. Биричи перебрасываются словами, скребут затылки, чешут искусанные надоедливыми блохами животы.
— Как твой? — зевая, спрашивает долговязый парень у толстого старика.
Тот хихикает, его маленькие глазки скрываются под нависшими бровями.
— Взбесился. Колотил меня вчера. Поймал во дворе и пальцем в рот полез. Кто ему донес? Рычит: «Давай сюда резану!»
— Достал? — равнодушно спрашивает долговязый.
— Выковырял, — залился мелким смешком старик. — Такой да чтобы не достал! Пальцы у него железные.
— Дурак!
— Кто?
— Да не он, а ты, — щурился, поглядывая на солнце, долговязый.
— Собака!
— Кто? — встрепенулся парень.
— Да не он, а ты, — быстро произносит Старик.
Долговязый проворно хватает с земли полено и набрасывается на старика. Тот, пригнувшись, спешит в клеть и рывком закрывает калитку. Долговязый недовольно сплевывает, бросает полено и бормочет себе под нос:
— Удрал. Выковырял! Я б тебе глаза выдрал, лукавый пес! Я б тебе показал, как ворованные деньги во рту прятать!
Из-под рундуков, из-под клетей вылазят грязные, в изодранном тряпье калики перехожие, измученные нищие. Двое без рубашек, в истлевших от грязи и пыли штанах приближаются к долговязому, начинают канючить:
— Божий человече! Дай мучицы!
— Подай, Христа ради! Со вчерашнего дня не ели.
Долговязый сердито отмахивается:
— Идите, идите. Пусть Бог и купец вам дают. А то мне так дадут — не рад буду.
— За деток твоих помолимся, — гундосит одноглазый, с сумой на плечах.
— За Деток? — хохочет парень. — А жена где? Жену мне вымолите!
Этот разговор слышит старик. Он выглядывает из-за калитки и вмешивается:
— Вы ему, бешеному псу, бабу-ягу найдите.
Парень будто не слышит, машет руками.
— Бегите отсюда! Купец идет.
Нищие неохотно плетутся дальше, перебегают к другой клети. На дороге они задели бабу, которая несла огромный мешок, и она выругала их.
Рано утром выходят на Торг и галицкие дружинники, спеша купить себе еды. Сегодня они звали Иванку, но он огрызнулся и перевернулся на другой бок. Сладок утренний сон, тем более что Иванко долго не мог уснуть после Дмитриевых упреков. А что, собственно, плохого сказал он, Иванко, своим друзьям-новгородцам? После третьей чаши он уже и не помнит, что было. К нему лезли целоваться бородатые кузнецы и гончары. Не к чужеземцам же он приехал — почему же сидеть молча?