Снится Иванке, будто он во Владимире, вернулся домой, народу много на улицах, радостно здороваются все знакомые, а Роксаны нет. А так хочется увидеть ее! Он идет, идет, доходит до церкви и почему-то лезет на колокольню, берется за веревку, начинает звонить. Ужели не услышит Роксана, не догадается, что он ее зовет? Уже и с колокольни спустился, а колокола гудят. «Кто же это звонит?» — кричит он и от своего крика просыпается. За окном гудит вечевой колокол: бом-бом-бом-бом! Иванко вскакивает, выбегает на подворье. Тут еще сильнее слышен неугомонный звон. Надо будить Дмитрия.
Умывшись, Дмитрий начал одеваться.
— А ты сиди дома, — сурово приказал он Иванке.
— Сидеть дома?! — возмутился Иванко.
— Сидеть.
— Не буду! Не боюсь! — горячился Иванко.
— Не будешь, так иди. Только ежели что случится, не рассчитывай на меня.
Иванко умолк, задумался и вышел на подворье.
Как друзья приглашали его, как напоминал Якун, чтобы не опаздывал! Но друзья и тут помогли. Пришел Микула в праздничной одежде, с мечом. Он ничего не знал о горе Иванки.
Они сели вдвоем за оградой. Иванке пришлось рассказать о своем разговоре с Дмитрием.
— Приходил к Дмитрию боярин от посадника? Грозился? Плохо, — задумчиво сказал Микула. После этих слов Иванко обеспокоился. — Значит, будешь сидеть дома, как мышь в норе.
— Ничего не боюсь! Пойду!
— Стой, стой, не горячись! — остановил его Микула. — Пырнут ножом в бок — и не увидишь кто.
Это вынудило Иванку согласиться с Микулой.
— Так как же? — печально спросил он.
— Не горюй! Пойдешь! — успокоил его Микула. — С нами будешь, с дружинниками. А еще так сделаем: принесу тебе кольчугу, наденешь, а сверху кафтан. Пусть хоть мечом колют.
Вечевой колокол не переставал гудеть, подгоняя людей на улицах.
— Какой колокол? — спрашивали новгородцы друг друга. — Малый?
— Нет. Разве не слышишь? Большой. К Софии идти.
Меньший колокол созывал на вече к Торгу у Ярославова подворья. А сегодня архиепископ велел созывать на площадь к Софии. Новгородцы толпами шли со всех концов — с Плотницкого, Славенского, Гончарного.
Перед мостом через Волхов Микула и Иванко остановились.
Их толкали, тискали. Вокруг стоял шум. Каждый хотел перейти через мост поскорее, чтобы стать ближе к помосту.
— Опоздали мы с тобой, — печалился Микула, — с кольчугой возились.
Весь Новгород был на ногах и двигался к детинцу. Обезлюдел Торг, биричам нечего было делать — теперь покупателей и медом сюда не заманишь. Осталось только навешивать замки и бежать со всеми. Кто откажется от такого зрелища! Ведь вече собирается не часто. Приятели встретили знакомого медовара, он возился у двери — никак не мог загнать ключ в замок. Микула взял его за плечо.
— Дашь по корчаге меду?
Медовар сердито гаркнул:
— Ты что? Глаза вылезли, не видишь? — Но, узнав Микулу, смягчился: — Тьфу! Никак замок не слушается, а ты с шутками…
Неожиданно послышалось:
— Беги на вече, мы посторожим. Больше ведра не выпьем. Замок не нужен.
Иванко оглянулся. Эти слова сказал одноглазый нищий. Он где-то оставил суму и держал в руках длинный суковатый посох. Худое, обнаженное по пояс тело его поражало выпирающими из-под сморщенной кожи ребрами. От солнца и ветра кожа огрубела, почернела, будто ее коптили на огне.
— А! Микола! — дружески улыбаясь, обратился Микула к одноглазому.
— Я! — живо откликнулся тот.
— Что ты высох так?
— В святые пробиваюсь. Кости есть, кожа есть, — он пощупал свои бока, грудь, — в пещеру класть можно, не протухну. В Киев пойду, там есть место в лавре.
Раздался хохот. Медовар плюнул и перекрестился.
— Тьфу! Богохульник! Я тебя к епископу… Вишь, какой святой нашелся!
Одноглазый не растерялся:
— К епископу? Так я же и хотел к нему идти. Тебя искал. Расскажу епископу, как ты крестом осеняешь себя, а мед в корчаги не доливаешь. Не к святому ли Петру понесешь ты украденное?
Медовар, словно иглу проглотил, умолк. И ключ его сразу же вошел в замок. Не глядя на одноглазого, медовар скрылся в толпе.
— Кто это? — шепотом спросил Иванко у Микулы.
— Миколай. Бродит по земле, бросает его судьба, как ветер листья. Закупом был, изгоем в монастырях, а потом прогнали. Работать не может, здоровья нет, а кормить даром в монастырях не хотят. Вот и бродит нищим, хлеба просит.
Медленно шли они через мост, еле двигались. Легче стало, когда вышли в детинец, но и там нельзя было пойти быстрее — впереди были головы и спины.