В начале шестидесятых годов выделили несколько участков земли для ленинградских писателей: Александру Грину, Анатолию Чивилихину, Борису Мейлаху, Александру Черненко. В число прочих попал и я, поскольку был в то автором романов «Искатели», «Иду на грозу».
Жена предложила потратить гонорар на дачу в Комарово. Построить дом — решение непростое, прежде всего психологически. Но, слава Богу, она настояла, сама взялась за дело и соорудила из финского стандартного домика дачу с мансардой. <…>
Анна Андреевна Ахматова жила совсем недалеко от нашей дачи. Там было несколько так называемых литфондов-ских дач, или, как она их окрестила, «будки». В одной из таких будок она жила, по соседству с ней жил ее друг поэт Александр Гитович. Как-то приехали ко мне в гости мои чешские друзья: Владислав Мнячко, словак, партизан, хороший писатель, человек интересный, и чехи-писатели Иржи Гаек и Иван Скала. Сидим выпиваем, говорим о том о сем, случайно заходит речь об Анне Ахматовой, я говорю, что она живет тут рядом, ну, они загорелись: «Хотим ее видеть», я сколько их ни отговаривал — «Во что бы то ни стало хотим видеть». Для них имя Ахматовой связано не только с Серебряным веком, но и вообще с мировой поэзией, чтили они ее, уговорили пойти навестить. Телефонов не было. Я уступил, поскольку мы все четверо были уже за пределами учтивости. Я знал Анну Андреевну, общался с ней, не часто, но все-таки. Застали мы ее, конечно, неожиданно, не в лучшую для нее минуту, она гостей не ждала, была в заношенном халате, с неубранными волосами. Они увидели старую женщину, в этой жалкой дощатой даче, драная мебель, драное кресло… Но ничего этого они не заметили, а при виде ее упали на колени, произошло это у них непроизвольно, все трое упали и поползли к ней на коленях к ее руке. То, что они так сделали, для меня это было понятно, это было преклонение их, писателей, перед великим поэтом, но то, как она это приняла, восхитило. Она приняла их коленопреклоненность словно так надо, благосклонно, как императрица».
«Когда в 50–60 годы мы стали проводить летние месяцы в Комарово, здешние места были полны зверья. Встречались лисицы, зайцы. Неподалеку от нашей дачи жила рысь. Мы с Сашей Яшиным ходили на глухариный ток. Поутру птичий гомон не давал спать. На нашем участке стучали дятлы, носились белки, они забавно бегали по штакетникам забора. Поселилась целая стая соек. Под крышей свили гнезда синицы. С тех пор год за годом лесная жизнь редела. Куда-то живность стала исчезать. Ныне лес начисто опустел. Его не вырубили. Он по прежнему вплотную подходит к даче, но он пуст. Ни птиц, ни белок, он тих и безмолвен. Растет черника, грибы, брусника, всё вроде было в порядке, только унылая пустынность отделяет эту дачную местность от карельских лесов. Слишком много людей, слишком — машин, слишком — музыки. Леса лишились своих голосов и обитателей».
«Партбюро сейчас создало при Союзе писателей народную дружину. <…> Д. А. Гранин даже, вероятно, не представляет себе, какой резонанс получило его присутствие во время рейда. После того, как он в последний раз был на рейде на Дворцовой площади, через несколько дней приходит молодой человек в штаб и говорит: «Я — вор, я — хулиган. Где здесь Гранин? Я хочу рассказать ему свою судьбу и посоветоваться с ним» (Смех в зале.) Мы говорим: «Гранина нет. Но есть люди, которые могут посоветовать и подсказать вам». — «Нет, я хочу рассказать Гранину. Я читал его книжки, я ему верю и хочу только с ним поговорить».
«Глядя на бильярдистов, я вдруг вспомнил, что и я играл в бильярд в нашем Доме писателей. У нас на первом этаже стояло два больших бильярда, и был Павел Иванович, старый хозяин, смотритель этих столов. Он числился в штате Дома. В его бильярдной перебывали все, от Есенина до Маяковского, кстати, по словам Павла Ивановича, неплохого игрока. <…>
Играл я плохо, но играл. Вообще бильярд среди писателей всегда был в моде. Гриша Поженян в трудные времена зарабатывал, и неплохо, на бильярде. Зарабатывали другие. Бильярд не привлекал меня, слишком статичная игра, куда больше азарта было в соревнованиях по плаванию. Я вдруг вспомнил свой заплыв брассом на 400 метров, крики болельщиков, запах хлорной воды бассейна, ругань нашего тренера… У меня получалось, но почему-то я бросил плавание, перешел на бокс, от бокса перешел на лыжи. Господи, чем только я не увлекался — коньки, танцы, велосипед, и ведь не просто катался, мы отправились в велопробег Ленинград — Москва, это было еще в студенческие годы. Играл в шахматной команде факультета. На Черном море занимался подводной охотой, этому меня обучал Бруно Понтекорво, это уже было в моей писательской жизни. Мы ходили с ним в пустынные бухты за Коктебелем и там погружались в солнечную глубь моря».
«Д. Гранин побывал на Кубе всего лишь через три года после того, как группа отважных молодых революционеров высадилась на острове и подняла восстание против кровавого диктатора Батисты. Всего три года! Но за это время кубинский народ проделал стремительный путь, и в повседневном быту старое и новое в жизни переплелось самым неожиданным образом. В одном доме автор увидел портрет Фиделя рядом с изображением Христа.
Страна охвачена бурной жаждой просвещения, она считает основой своего мировоззрения самое передовое социальное учение современности, но на Кубе можно встретить еще колдуна. Да, да, колдуна. Одна глава кубинских записок так и называется «Колдун». Он занимается всяческой чертовщиной, но дочь его… обучает неграмотных».
«Даже в картинах итальянских неореалистов, которые умеют подавать ужасы трущоб, мы не видали такой бедности и убожества, как в старом рыбацком поселке, каких еще много на Кубе… Здесь жили и умирали поколения кубинских рыбаков. И вот сейчас семьи рыбаков готовились к переезду в просторные каменные дома на солнечном холме. Революция круто изменила их жизнь, из этой лачуги они попадут в дом, где будет ванная, электрический свет, цветник у террасы, асфальт, просторная кухня с газом и горячей водой. Эта революция была для них, они готовы биться за нее насмерть».
«Иду на грозу» — совсем новое слово в творческом развитии писателя, и этот вывод становится особенно убедителен при сопоставлении с «Искателями», хотя внешне эти романы как бы провоцируют на рассуждения об их сходстве. Но перед тем как сравнивать, видимо, есть необходимость дать хотя бы краткую общую характеристику нового романа.
На этот раз герои Гранина — люди самой передовой науки, современные физики, занятые проблемой исследования атмосферного электричества. Они хотят устранить губительность грозовых разрядов, или, как говорит один из них, Олег Тулия, подчинить себе все молнии. Эта задача, словно повторяющая знаменитый миф о Прометее, объясняет прямое, буквальное значение заглавия.
Даниил Гранин рассказывает о жизни ученых как о трудной и суровой борьбе. Ведь им противостоят недоступные и грозные силы стихии, которые каждую секунду могут уничтожить того, кто ошибся или слишком смело и нерасчетливо ринулся в бой.
К сожалению, настоящим ученым приходится преодолевать и сопротивление иного рода. Есть у них противники мелкие, но в определенных условиях очень опасные. Это интриганы и очковтиратели, люди, относящиеся к науке только как к лифту, который обязан поднять их на самый высокий этаж житейского благополучия. Их обывательский опыт подсказывает, что в кабине может уместиться ограниченное число людей. Поэтому в науке им тесно, пробивают они себе дорогу локтями, а не открытиями, клеветой, а не поисками истины».