«Выступили: тт. Прокофьев, Браун, Капица, Дмитревский, Чепуров, Кукушкин, Азаров, Абрамкин, Брыкин, Федоренко, Гранин, Шейкин, Новиков, Подзелинский, Ходза, Шестинский и единогласно решили:
1. В категорической форме согласиться с мнением прокурора о предании общественному суду И. Бродского. Имея в виду антисоветские высказывания Бродского и некоторых его единомышленников, просить Прокурора возбудить против Бродского и его «друзей» уголовное дело.
2. Просить Горком ВЛКСМ вместе с Лен. отделением Союза писателей ознакомиться с деятельностью кафе поэтов.
3. Считать совершенно своевременным и правильным выступление «Вечернего Ленинграда» со статьей «Окололитературный трутень».
4. Поручить выступить на общественном суде тт.: Н. Л. Брауна, В. В. Торопыгина, А. П. Эльяшевича и О. Н. Шестинского».
Из протокола заседания секретариата ЛОСП от 17.12.1963 г.
«Гранин говорил мне, что он увещевал Бродского отказаться от своей тематики и писать про снег, про животных. Но то, что выходило из-под пера Бродского про снег и про животных, ни на йоту не отличалось от ключа, в котором звучали его прежние, уже всем известные стихи. Гранин обещал мне все же заступиться за Бродского и попытаться прекратить травлю. Я была на суде над Бродским. Самые громогласные обвинения Бродского прозвучали от имени Молодежной секции Союза писателей. Гранин на суде не присутствовал. От его имени выступал Воеводин-младший».
«Талант — это, прежде всего, ответственность художника перед народом, перед своим временем. Этим свойством Бродский не обладал никоим образом, повторяем, речь не идет о поэте в общепринятом смысле этого слова, и Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР не может считать, что оно несет за Бродского какую-либо моральную ответственность. Союз занимается с творческой молодежью, писателями и поэтами, и было бы несправедливым причислить к ним Бродского».
«Меня удивляет позиция Д. А. Гранина — он ведет себя по меньшей мере странно, он хочет быть для всех хорошим, как-то неудобно так вести себя. Когда он увидел справку, в которой была одна строка от имени комиссии — он запротестовал, потребовал собрать комиссию. Давайте собираться. Я, говорит Воеводин, отвечу за каждое слово в справке. Товарищи, ведь если на суде выступал отец Бродского и говорил о нем, о его «труде» как о подонке, то куда уж надо идти дальше?»
«Я не могу быть всем хорошим, и в этом Евгений Всеволодович неправ — не надо так легко бросаться такими словами… По существу сегодняшнего вопроса я хотел еще сказать одно — неверно, когда говорят, что Бродский — это человек, стоящий вне литературы. Стихи Бродского способные, одаренные; есть, конечно, и плохие, негодные стихи, но рядом стоят хорошие, он популярен среди молодежи; из-за этого всего и сыр-бор-то разгорелся, если бы это был бездарный человек, политическое ничтожество, не ввязывалось бы в это дело столько людей. Дело сложное. Случай трудный, так тем более и разбираться в нем надо терпеливо и спокойно».
«Произнес короткую речь Д. Гранин. Он осудил фальшивку Воеводина, который подвел прежде всего его, Гранина, председателя комиссии, от имени которой была составлена поддельная справка. Нас, свидетелей защиты, он поддержал и с нашими доводами согласился.
Дня через два собралась комиссия по работе с молодыми. <…> Гранин в качестве председателя завершил дискуссию, потребовав немедленного исключения Воеводина из комиссии — он обманул общественное доверие, ввел в заблуждение суд. Е. Воеводин был единодушно из комиссии изгнан. В тот день ленинградский Союз писателей раскололся на две половины: во главе одной, ретроградной, оказался Александр Прокофьев, во главе другой — Даниил Гранин».
«Товарищи, когда же придет конец тому, чтобы мы на каждом собрании волей-неволей задевали прохвоста, антисоветчика, паразита, который носит фамилию Бродский?! Неужели собрание будет обсуждать действия Воеводина, и мы будем снова поднимать вопрос о Бродском?! Он осужден современностью на пять лет… Пусть он исправляется в Архангельской или другой области».
«У меня с ним никогда не портились отношения. Вот мы с Сашей Кушнером были в Америке, и я там общался с ним, и Саша. Я никогда не осуждал Бродского. Я не касался никогда этого дела. По многим причинам, которые не совсем уважительные, но все-таки для меня тогда были уважительные, потому что я не читал его стихов, потому что они мало публиковались. Мне в голову не могло прийти, что Бродский — антисоветчик.
Эти ребята, уходя от Анны Ахматовой, приходили к нам на дачу, и мы сидели, говорили очень дружески. И мне в голову не могло прийти, что Бродский — антисоветчик. Это было в пределах нашего недовольства. Я их всех считал плохими поэтами. Я любил Блока, я любил Ходасевича — у меня совсем другой круг был».
«Плохо запоминаю даты. Годы сцепляются у меня в один ком, остается от них «давно» или «недавно». Внутри есть только отдельные кристаллики событий, те, что зацепились чем-то в памяти. Но эта дата — 1964 год, октябрь месяц — помнится, помнится и число 14… Я был в Москве, когда грянуло сообщение об отставке Н. С. Хрущева. Что, как, почему? «По собственному желанию». В Доме писателя все гудело. Мы сели втроем за столик — Женя Винокуров, Женя Евтушенко и я. Говорили не стесняясь. Выпили за здоровье Никиты Сергеевича, от которого нам всё досталось. Выпили, вспоминая, как при нем начали в стране строить жилье. Как вернули из ссылок сотни тысяч зеков, как началась реабилитация, как он покончил с культом личности Сталина. Как подняли железный занавес, начались поездки за границу. Много чего он успел, главное же, стала исчезать мертвечина, появилась духовная жизнь. Он собирал нас, ругал, ругался, произносил немыслимые речи, но, странное дело, мы не обижались. И вдруг теперь, когда его скинули, мы почувствовали обиду за него, его полюбили, полюбили со всеми заморочками…»
«Только я расположился в купе, уселся, вытянул усталые за московский день ноги, как дверь шумно отъехала, и не вошел, а ввалился Прокоп. Никак не ожидал, что нам с ним дадут билеты в одно и то же двухместное купе. В Москве, видимо, не знали о наших отношениях Мы с ним не ругались, не ссорились, мы разошлись. Александр Андреевич Прокофьев, мы звали его Прокоп, был председателем Союза писателей Ленинграда. У него было много почетных должностей, в редколлегиях, в комитетах, но эта была главная. Он был даже членом Центральной ревизионной комиссии при ЦК КПСС. Кажется, она так называлась. Чистая синекура. Зато роскошная корочка и повсюду «ради бога, что за вопрос». Он был хороший поэт, но эта корочка была важнее…