«Еще в январе 1965 года я задумал серию рассказов под общим названием «Молодая война». Примерно в то же время я написал повесть «Наш комбат» о том, как нас заставили брать одну безнадежную высоту к дню рождения Сталина и сколько тогда полегло народу зря. Повесть долго не хотели печатать. И тогда мой друг Дима Гусаров, тоже фронтовик, который партизанил в Карелии, а после войны стал редактором петрозаводского журнала «Север», на свой страх и риск поместил в нем мою повесть. За это он схлопотал партийный выговор, а потом по указанию ЦК партии «Молодую войну» было запрещено где бы то ни было перепечатывать. Меня вызвали на бюро обкома и стали прорабатывать».
«Правда» о войне, которую открывает нам лирический герой повести, на самом деле очень далека от истины. Вот как раскрывается иногда «правда очевидца». Комиссары, политруки… Пытаются вести народ за собой, а сами без будущего, без прошлого. Ведь не лучше Рязанцева и два других политработника <…> Очевидец, от лица которого написана повесть, попытался доказать, что на совести армейских пар-тайных работников много напрасных, ничем не оплаченных жертв, что, мол, во имя карьеризма этих горе-коммунистов, политруков, гибли солдаты. Но в этом ли истина?»
«Покушались на нашу навоеванную славу, которая не должна была зависеть от времени, ошибок и пересмотров. Она была навечно замурована в ледяной толще блокадной зимы, там мы оставались всегда молодыми, мы совершали бессмертные прекраснейшие дела нашей жизни, и все наши подвиги принадлежали легендам. Такой, какой была эта война тогда для нас, такой она и должна оставаться. С геройскими атаками, с лохмотьями обмороженных щек, с исступленной нашей верой, с клятвами и проклятиями…
Наше прошлое казалось недоступным и надежным, зачем же комбат портил его. Лучший из всех комбатов, умелый, бесстрашный, как Чапай, герой моего очерка, а выставил себя лопухом, не разобрался, угробил напрасно стольких ребят, каких ребят! Совсем по-другому я видел, как мы поднимались под пулями, бежали вперед, проваливались в снегу, кричали, подбадривали друг друга. Смелость наша поглупела, мы уже знали, что надо не так, и продолжали переть под автоматные очереди. Мы уже знали про овраг, и комбат знал и по-прежнему вел нас напрямую, в лоб».
«Не разрешена к печати и снята редакцией после наших замечаний рецензия Л. Лазарева «Бой местного значения», написанная на произведение Д. Гранина «Наш комбат» <…> В рецензии дается высокая оценка повести Д. Гранина за постановку проблемы моральной ответственности командиров и политработников, допускавших непоправимые ошибки в период войны в обстановке культа личности, страха и неуверенности. Повесть Д. Гранина содержит черты дегероизации подвига народа на войне, однако в рецензии Л. Лазарева идейная направленность этого произведения преподносится как нравственная проблема послевоенного времени».
«По поводу моей повести «Наш комбат» о том, как бессмысленно гибли люди, чтобы взять высотку к дню рождения Сталина, созвали пленум обкома. Меня вытащили на трибуну, требовали, чтобы я покаялся, признал партийную критику. Я не покаялся и не признал. В перерыве мимо меня шли люди, не поворачивая головы, почти не шевеля губами, говорили: «Молодец!».
«В Ленинграде, в институте молодые ребята устроили обсуждение моей повести «Наш комбат» и поплатились за это. Троих выгнали из института. А я что? А меня хоть и покритиковали, но ведь сошло с рук».
«Дом на Фонтанке» — очень сильный и искренний рассказ. Посвящен он не столько проблемам научного творчества, сколько переживаниям, связанным с минувшей войной. Его герой — друг рассказчика по студенческим годам Вадим, погибший на войне. Два его товарища, оставшиеся в живых, исполнены благоговейной памяти о погибшем. Надо сказать, что рассказ написан с редкостной цельностью настроения, колорита, деталей быта и психологии. Вадим был талантливым и добрым парнем. Он с легкостью овладевал науками и всегда готов был помочь товарищу. Рассказчик с нежностью и печалью вспоминает о своем товарище: «Погиб великий физик, и никто не знал об этом». И здесь характерно, что это заключение основано не столько на научных успехах Вадима, сколько на представлении о нравственном облике Вадима, которому не дано было полностью проявиться…
Вадим погиб в первые, самые тяжкие дни отступления. И автор добавляет: «…вся штука в том, что он и не мог уцелеть. Такие, какой, не годились для отступления». И вспоминая себя самого в горькие дни поражений, автор пишет, что Вадим «не мог, не способен был так бежать, спасаться, он остался бы в окопах». Мысль автора по-своему ясна. Именно из таких, как Вадим, и выходят великие ученые».
«— Теперь бы он поступил в аспирантуру, — сказала мне Галина Осиповна, когда я зашел после войны.
Я тоже тогда поступал в аспирантуру.
— Язык он сдал бы сразу, — сказала она. — Он обогнал бы вас, он хорошо знал немецкий.
Она высчитывала сроки защиты диссертации. Год за годом она представляла себе его жизнь. Кандидатскую, потом докторскую, рождения его детей, когда они должны были пойти в школу…
Мы дразнили его за вежливое обращение со всеми девочками; за то, что он не умел соврать, не желал материться и писать ругательства на стенах. С трудом мы научили его играть в очко на деньги. Но все прощалось ему за храбрость. В той большой драке с соседней школой… их было больше, мы отступили во двор, потом побежали кто куда, один Вадим остался, он не умел убегать. Он дрался в одиночку, пока его не повалили. Это и храбростью именовать нельзя, такой у него был характер. Бедный, заикающийся рыцарь в наилегчайшем весе…»
«До трех моих лет мы были соседями. Я родился и жил в квартире моего дедушки в Ленфильмовском доме 4А по Малой Посадской улице в Питере, а он в доме 8. Потом мы с родителями переехали, и вновь я попал на Малую Посадскую уже в 1969 году в возрасте 10 лет — папа зашел к Гранину по своим литературным делам и почему-то взял меня с собой. Его трехкомнатная квартира показалась мне маленькой по сравнению с нашей бывшей пятикомнатной… Именно так — фотографически — застряла в детской памяти наша первая встреча.
Следующие без малого 50 лет я видел его более или менее регулярно три-четыре раза в год — у нас дома, у него дома, в Комарово или Союзе писателей… В начале перестройки Гранин здорово помог, порекомендовав мой роман журналу «Нева» и «Ленфильму» для экранизации — в одну минуту я стал богатым человеком: в 26 лет заработал литературой на «жигули»…»