Куда ж это подевалось? За что, за что он ее так давно не целует?
Он чувствовал, как от этого странного видения всё вокруг меняется, и понимал, что жизнь его тоже должна измениться. Это было странно, потому что он-то как раз старался оставить ее неизменной.
Он поднялся, расправив плечи до хруста, потер глаза, словно бы собираясь спать. Ему захотелось подойти к Наде, обнять ее, но подойти вот так, ни с того ни с сего, оказалось невозможно. С удивлением он обнаружил какое-то препятствие. Что-то наросло за эти годы. Искоса он взглянул на Надю: она точно прислушивалась к недосказанным его словам, беспомощно и встревоженно. Но, странное дело, глядя на нее, Кузьмин думал не о том, от чего он заслонил Надю, а чего он лишил ее, — она и не подозревает, сколько бесплатных даров, какая красивая новая жизнь не досталась ей… В горле у него запершило, он заставил себя разгладить лоб, разжать губы, сделать веселое и сонное лицо, он поднял Надю со стула, притянул к себе, заново чувствуя ее мягкие груди, ее тело, знакомое каждыми изгибом, осторожно поцеловал ее в щеку.
— Ты что? — почти испуганно спросила она.
— Да, да, всё правильно, — ответил он невпопад».
«НТР дала возможность человеку не хвататься за ружье при виде животного. Можно не смотреть на куропатку, на белку, на зайца, на медведя как на еду, или как на врага, или как на мех. Стрелять при виде животного сегодня у человека нет нужды. Это спорт или забава. Отношение человека к животному сегодня отражает нравственный уровень человека.
НТР остро поставила вопрос об ответственности человека перед природой и в особенности об ответственности ученого и техника. За последнее время общественное мнение стало винить НТР в тех бедах и ранах, которые нанесены природе. Изменилось в какой-то мере отношение и к науке, и к технике — в них стали видеть виновников. Отравленные воздух и вода, гибель лесов, полей, озер, бедствия птиц, рыб — они происходят не только от жестокости, от хищнических инстинктов человека, но и от необдуманности, безответственности тех или иных проектов, технических новшеств, порой от самоуверенности нашей науки и техники, привыкших относиться к природе потребительски.
В свое время мне как инженеру приходилось сталкиваться со строительством гидростанций. Я помню примитивность некоторых наших расчетов, помню, как равнодушны и невнимательны мы были при этом к земле, к воде. И признаюсь, с тех пор я испытываю неприязнь к равнинным гидростанциям за тот ущерб, который они нанесли рыбе, лесу, климату. Я привел в пример свое чувство, поскольку через него я понимаю некоторые подобные же настроения в общественном мнении.
Есть немало «болевых точек» в последние десятилетия, когда ученые оказались недальновидными, непредусмотрительными по отношению к природе. Иногда это происходило потому, что всего рассчитать было нельзя, а иногда потому, что не хотели. Экологические проблемы за последние годы быстро изменили умонастроения людей, особенно в нашем, советском обществе. И это — благо. Человек становится ответственным за природу. От психологически унаследованного состояния завоевателя природы, когда человек ее одолевал, боролся с ней — и в этом была своя романтика, — человек приходит к новому состоянию защитника природы.
…Когда речь идет о том, какую личность воспитывать, когда мы размышляем о конкретном наполнении и понимании нравственной личности, сюда обязательно входит вопрос об отношении к природе. На этом вырастает нравственное сознание человека. Воспитывать любовь к природе с детства — значит формировать гуманность человека, делать его лучше. Проблема отношения к природе может стать могучим способом нравственного воспитания людей».
«Даниил Гранин написал документальную повесть об энтомологе Александре Александровиче Любищеве, красноречиво названную «Эта странная жизнь». Конечно, выбор героя помогает нам понять духовные заботы автора, тем более что сам Гранин откровенно признается: «Писателю может посчастливиться открыть человека». Познакомившись с Любищевым, Гранин поистине пережил счастливые часы — он открыл и для себя, и для читателя необычного человека, известность которого долгие годы была обратно пропорциональна его значительности. <…>
Жизнь А. А. Любищева в самом деле заслуживает эпитета — странная. Он написал более пятисот авторских листов разного рода статей и исследований. Отнюдь не только по энтомологии. Его, доктора сельскохозяйственных наук, увлекают философские вопросы естествознания и природа морозных узоров на стекле, математика и мемуары Ллойд-Джорджа, афоризмы Шопенгауэра и значение битвы при Сиракузах в мировой истории. Обо всем А. Люби-щев пишет с глубочайшим проникновением в материал, свойственным подлинному ученому, и со страстностью, свойственной публицисту. Но в главном книгохранилище страны — Библиотеке имени В. И. Ленина — находилась одна-единственная его книга — «К методике количественного учета и районирования насекомых».
Гранин не мог не написать о Любищеве, потому что в малоизвестной личности провинциального профессора обнаружилось совпадение научных и моральных позиций, обладающее огромной учительной силой. При этом Гранин не забывает упомянуть, что никакой научной школы, даже отдельных учеников у Любищева не было. «Вместо учеников у него были учащиеся, то есть не он их учил, а они учились у него — трудно определить, чему именно, скорее всего, тому, как надо жить и мыслить».
В финале повести откровенно говорится, что «автор… глубоко благодарен своему герою». Для Гранина, весьма сдержанного в прямом выражении своих оценок, эти слова необычны. Как необычно и то, что однажды он сказал о «Странной жизни»: «Это книга полезная. Я очень хотел ее пропагандировать».
«Стать героем можно поступком, далеко выходящим за рамки обыденного долга. Совершая подвиг, герой жертвует, рискует всем, вплоть до жизни — во имя истины, во имя Родины. Ничего такого не было у Любищева.
…Была не вспышка, а терпение. Неослабная самопроверка. Изо дня в день он повышал норму требований к себе, не давал никаких поблажек. Но это ведь тоже — подвиг. Да еще какой! Подвиг — в усилиях, умноженных на годы. Он нес свой крест, не позволяя себе передохнуть, не ожидая ни славы, ни ореола. Он требовал от себя всего, и чем больше требовал, тем явственней видел свое несовершенство. Это был труднейший подвиг мерности, каждодневности. Каждодневного наращивания самоконтроля, самопроверки…
У нас, наблюдающих издали это непрестанное восхождение, все равно рождается чувство восхищения, и зависти, и преклонения перед возможностями человеческого духа. Подвига не было, но было больше, чем подвиг, — была хорошо прожитая жизнь».
«Гранинская мысль, высказанная в повести о Любищеве, сжато определила содержание его следующего произведения — киноповести «Выбор цели»… В чтении повесть представляется подчас повторной, иллюстративной, многие факты, связанные с созданием атомной бомбы, она излагает в точном соответствии с ранее изданными широко известными источниками, даже популярными книгами. Однако повторное изображение людоедства американских милитаристов типа Гровса и бесчувственной жестокости политического шантажиста Трумэна на этот раз необходимо как фундамент образа Курчатова. Конечно, это фундамент особого рода — по контрасту. Сам Курчатов в повести об этом контрасте напряженно раздумывает: «Знаю — найдутся люди, которые будут считать, что мы и этот Оппенгеймер одним миром мазаны. Осудят нас… Я это не беру в расчет. И даже тех не беру в расчет, кто еще через годы поймет всю разницу между американцами и нами».