«Задумав писать о Николае Владимировиче Тимофееве-Ресовском, Даниил Александрович очутился перед тяжелой задачей сбора материалов о нем, и, главное, зная его судьбу, изложить ее так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, а главное, не была бы нарушена правда истории.
Мы были знакомы и, я даже смею сказать, дружили с Еленой Александровной и Николаем Владимировичем с середины 60-х годов, когда он впервые, свободный, приехал в Ленинградский университет с чтением лекций. Мы полюбили их. Мы были сравнительно молодые, а такие уникумы попадались впервые. Они были естественные люди — без наигранности и фальши…
Жили они в Обнинске скромно. Маленькая квартира и никаких лишних вещей.
В 1970 году наша дочка вышла замуж и в виде свадебного путешествия поехала в командировку в Обнинск и в Москву. В Обнинске гостиница была занята спортсменами, и им некуда было идти, и они жили в квартире Тимофеевых, которые в это время куда-то уехали.
Когда они приезжали в Ленинград, мы зазывали к нам наших друзей, чтобы познакомить их с Н. В. и Еленой Александровной. Елена Александровна любила театр и концерты, а Н. В. был счастлив, если мог не пойти. Все годы они вдвоем ездили на пароходе по рекам России, и по Сибири, и по Волге, и по Северу. Всегда заезжали в Ленинград, и опять мы встречались, и Н. В. с болью говорил о реках, затянутых ряской, и о мертвой рыбе. Д. А. несколько раз записывал Н. В. на пленку, его рассказы, начиная с ранних лет. Но все же Д. А. тогда полностью не понимал, с каким редким человеком свела его судьба. Только последние годы он стал записывать подряд все, что Н. В. говорил.
В 1983 году Николай Владимирович умер. Не знаю, почему мы не поехали на похороны. Теперь жалею. А Д. А. вообще боится и избегает похорон. Сейчас, наверное, тоже жалеет, я не спрашивала. <…>
Когда Д. А. закончил повесть и отдал ее в журнал «Новый мир», ее читала редколлегия, и было назначено печатанье в номерах № 1 и № 2 за 1987 год».
«В годы работы над «Зубром» автор погрузился в сообщество биологов, своеобразное, не похожее на сообщества физиков, химиков, историков и прочих научных корпораций. Там существуют свои порядки, все так или иначе знакомы, одни лично, другие по работам, конгрессам, симпозиумам, да мало ли. Сообщество биологов же в 60-е — 70-е годы было расколото на два лагеря: лысенковцы и антилысенковцы, те, кто преуспели в годы лысенковщины и кто пострадал и был изгнан, смещен, выслан, арестован, а то и погиб. Были и нейтралы, которые как-то сумели укрыться. Большую же часть биологов трагедия лысенковщины резко размежевала. Генетики, ботаники, зоологи, академики, профессора, агрономы, специалисты по сурепице, картофелю, червякам… Коля Воронцов, эволюционист, который питал тайную страсть к летучим мышам, все эти специалисты по разным земным козявкам и мастодонтам, они-то и восхищали меня своей образованностью, своей начитанностью, а главное, общением с живой природой. Это не то что физики, жившие в непредставимом мире. А биологи, генетики, эти люди, общались с существами, не менее интересными, чем они сами».
«Зубр оставил не только яркий свет в науке: особое нравственное свечение исходило от его личности. Второе интересует писателя прежде всего. Д. Гранин давно всматривается в мир науки и поверяет его моральными законами человеческого общежития… Он мечтает о гармоничном сближении науки и искусства на общей гуманитарной основе, они для него — два крыла современной культуры, благодаря которым человек может обрести полноту жизни. В самом Гранине живут и противоборствуют два начала — исследователя и художника, аналитика и беллетриста. В его произведениях схвачен неповторимый воздух истории, и есть свои открытия — человеческого характера (роман «Картина»), реальной трудной судьбы («Клавдия Вилор»), а то и целого материка быта и духа («Блокадная книга»).
На мой взгляд, «Зубр» — одна из лучших гранинских книг. «В сборе материала для этой повести, — пишет автор, — участвовали люди из разных стран, все считали себя обязанными помочь мне. Люди откладывали свои дела, разыскивали свидетелей, знакомых Зубра, записывали их воспоминания. Одним хотелось восстановить справедливость, другие считали себя обязанными Зубру, третьи понимали, что это История. Встреча с Зубром оказывалась для большинства самым ярким событием их жизни»…
Образ автора и образ героя (как уже было в другой документальной гранинской повести «Эта странная жизнь») вступают в сложные взаимоотношения. В них вовлекается и читатель, которому предстоит самому, без подсказки и дидактического перста, разобраться в идейных и нравственных коллизиях повести. Художественный метод Гранина ориентирован на высокую степень доверия к читателю, его внутреннюю свободу и право на самостоятельный духовный отклик. И это доверие не может не вызывать ответную благодарную реакцию».
«Некоторые из ученых вызывали у Зубра недоумение. Они покорно соглашались с варварскими проектами, мало того, давали одобрительные заключения строить гибельные предприятия на озерах, вырубать леса, возводить плотины, рыть каналы… Другие копошились в своих углах, избегая всяких конфликтов. Наука помогала человеку покомфортнее устроиться за счет природы. Мелиорация, атомная техника, химикаты — повсюду происходили непредвиденные последствия, тяжелые ошибки, наука теряла престиж. Порой она выглядела угодливой служанкой».
«— Читатели и критики уже обратили внимание на своеобразную перекличку публикаций — «Белых одежд» в «Неве» и вашего «Зубра» в «Новом мире». Два писателя одновременно обратились к одной теме!
— Ну, во-первых, не так уж одновременно. «Белые одежды» писались давно и закончены были, как я слышал, тоже не вчера — им пришлось ждать своего часа. А «Зубру» повезло больше — он пошел в печать, можно сказать, прямо со стола. Хотя, когда я начинал свою работу, мне пророчили: «Не пройдет!» Задачу я ставил себе более конкретную, узкую, чем Дудинцев, — просто рассказать о человеке, которого я знал и любил, восстановить его доброе имя — ведь об антифашистской деятельности Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского в самом сердце гитлеровской Германии тогда никто не знал, он сам не любил об этом распространяться, сведения пришлось собирать по крохам… А что касается научной ценности его трудов, то как раз на днях мне переслали оттиск статьи из английского журнала «Нэйчер» («Природа»). Автор ее, лауреат Нобелевской премии М. Перутц, доказывает, что всемирно известная книга Э. Шредингера «Что такое жизнь» есть, по существу, популярное изложение ранних работ Н. В. Тимофеева-Ресовского и его сотрудников. Так что перед нами — действительно великий ученый».