Вы — перед нами. Вы нас защитили физически и духовно, а это-то посложней. Словом — вы впереди, и мы долгое время выглядывали из-за ваших спин и вы нас прикрывали, вот что я хочу заметить.
Однако если говорить о поколении, вы давно-давно нуждаетесь в особом к себе отношении, в любви особого порядка, однако этого не происходит. Глубокая историческая ошибка, что во главе страны в свое время не стал кто-нибудь из поколения детей войны, из тех, кто «за вами», из тех, что смог бы истинно, без фальши и «социальных проектов» обеспечить всерьез жизнь тех, кто жил и выжил. Перескок через поколение чреват. Формально такие — Горбачев и Ельцин — были, но головки у них слишком малы оказались, не о том и не так они думали и не про то пеклись. А теперешние, пусть и образованные, но не сердечные, может и обученные работать, да не чувствовать, принимать решения — но не страдать, — от этих я чудес не жду.
Словом, Даниил Александрович, я Вас нежно и душевно благодарю, а обнимая Вас, обнимаю все Ваше поколение, родное, близкое мне, мною понимаемое и любимое, и меня, как одного из детей своих, любящее и жалеющее. Именно так я понял — в их глубине — Ваши добрые слова на церемонии.
Однако есть еще одна подробность — какого-то чудесного обновления и наполнения новым чувством нашего старого знакомства. Случилось что-то пока мне до конца не понятное, но крайне приятное и дорогое. Я никогда не забуду, как года полтора назад на приеме в «Европе», когда я стоял, склоняясь к какому-то блюду у «шведского» стола, Вы мне постучали рукой в спину, как в дверь, и сказали: «Альберт, а я ведь сразу и не понял, что это ты!»
Дверь тотчас растворилась, и я всей душой — с тех слов! — повернут к Вам, и Вам внимаю. Мне очень приятно, что всякий раз, когда я звоню, Вы меня всегда встречаете приветливой фразой: «Я очень рад, что ты мне позвонил». Я благодарен Вам за понимание Лихачевского «Заветного», явного обновления Дмитрия Сергеевича, возвращение его новым генерациям, может быть, даже просто явление его им, потому что старые детгизовские «Письма о добром и прекрасном», составленные им самим, по понятным причинам, среди которых его скромность, не позволили ему явиться к детям в его мудрой детскости, откровенности и открытости. Я рад, что Вы безоговорочно поддержали этот проект, который ведь и на меня-то упал откуда-то сверху, враз, в одну ночь, а теперь «во весь экран» стоит идея — надо бы создать целую серию книг для школы с одним названием «Заветное», но авторов разных — чтобы возник золотой ресурс развития и воспитания: понятное детям — главная соль, сказанного тем или иным замечательным мастером. Русская культура и мысль у нас велика, но разбросана — по собраниям сочинений, взрослым изданиям, статьям в периодике, даже дневникам и записным книжкам, детям недоступным. Кто-то должен все это вывести в общий знаменатель и дать новым людям.
Даниил Александрович, знайте, что в Москве у Вас есть один человек — не соратник, не почитатель, хотя и то, и другое тоже — но Ваш старый сын или очень младший брат. Поклон Вам. Если Вам будет нужно, только скажите. Я чту Вас как член восточной семьи — у семей западных почтение носит внешний характер или вообще выродилось. Простите за длинную исповедь. Храни Вас Господь».
«Был рад твоему письму, это ныне такая редкость — непосредственность чувств, полная распахнутость. Чего мы всегда стесняемся, боимся предстать слабыми, одинокими, так же, как боимся сказать, что счастливы, довольны, что благодарны судьбе.
Вот ты справедливо пишешь о неблагодарности. Это наше свойство, унаследованное от советской жизни. Однажды на юбилее известного биолога Юрия Полянского после всех похвал в его адрес выступил юбиляр. Он сказал, что принято благодарить партию и правительство за всё, он тоже, вроде, должен был бы, хотя и та и другая организации причиняли ему, в основном, неприятности. Нет, всем хорошим он обязан своим родителям, отцу и матери.
Помню, как эти простые, естественные слова поразили меня. Смелостью. Очевидностью. В самом деле, мы ждем благодарности, требуем ее, а приносим ее тем, кто не заслуживает, так, на всякий случай.
Душа хочет благодарности. Покойная жена научила меня — после гостей, если было тебе приятно, позвони, поблагодари. Действительно, это так легко, и так дорого ценится, люди старались, готовили, позвони назавтра, скажи доброе слово. Существует культура благодарности. У нас заменяют ее медалями, орденами. Вешают их с казенной улыбкой, суют положенную гвоздику и привет.
Никто мне ни разу не выразил благодарность за создание первого в России Общества Милосердия. Никто — это я о начальниках. Сколько раз я твердил себе — не нуждаюсь, не ради них старался. Приводил себе в пример Итальянское Общество Милосердия, где помощь больным, бедным, несчастным членам общества оказывают в масках, анонимность — их правило: «Знает только Господь о моих заслугах». Много аргументов есть, и все равно хочется, чтобы тебе сказали спасибо. Религиозным людям в этом смысле легче.
Есть еще одна, может более серьезная сторона этой темы — участники войны. Все шестьдесят лет после Победы они (вернее — мы) испытывали всё растущую горечь от неблагодарности власти. Мой комбат, он кончил войну полковником, ни разу (!) не получил приглашения на праздник Победы. До самой смерти никто, кроме нас, однополчан, не сказал ему доброго слова, не спросил, в чем он нуждается, чем помочь. Я говорил ему, да и себе, мы воевали не ради квартир, больших пенсий, санаториев, всё так, но хочется, чтобы кто-то под конец жизни сказал тебе — не зря, брат, ты претерпел столько. Получаем отпечатанные миллионным тиражом приветствия президента. Наконец-то. Но боже, как это холодно, казенно.
Ты двадцать лет занимаешься Детским Фондом. За счет своего главного призвания, за счет многих радостей жизни и заслужил всеобщую признательность. Но, честно говоря, для меня куда дороже бывает личное, сердечное. Подобное твоему письму. К. «всеобщему» я отношусь с недоверием. На днях меня в Таврическом дворце (!) наградили медалью, кажется, что вроде Всероссийского Олимпа. Телевидение, музыка. Кроме меня, Чазова и Плющенко, остальные были бизнесмены. Как потом мне рассказали, каждому из них предложили заплатить за такую медаль 50 000 долларов. Такова нынче цена славы. Для меня твое письмо важнее. Мы слишком скупы на письма, тем более на признания. Стесняемся. Откладываем…
Если мои слова тогда, в Университете, чем-то помогли тебе, то и твое письмо много значит для меня.
Желаю тебе любви и здоровья.
Твой Гранин».
«Гранин стоял в стороне от овладевшего обществом, включая виднейших деятелей науки и культуры, стремления что-то схватить и присвоить. Хапают далеко за рамками реальной необходимости — квартиры, дачи, яхты, катера, даже отдых в экзотичных местах и т. п. Гранин это всё осуждал и на словах, и на деле. Знаю о его позиции не по слухам — сам многократно бывал у него на квартире в Петербурге и на даче в Комарово, знаю его машину. И квартира, и участок под дачу были получены еще в далекие пятидесятые прошлого века. Их практически не коснулась эпоха Евроремонта. Сейчас тяга к улучшению быта застлала глаза множеству видных интеллигентов, и толпа известнейших деятелей культуры спокойно плюет на неостывшие трупы своих вчерашних принципов и взглядов, ставших просто невыгодными. Сейчас, к примеру, виднейшая актриса не понимает, что не дворец должен украшать ее день рождения, а она есть украшение любого дворца в любой день. Без этого понимания она попадает в зависимость от дающего ей этот дворец внаем.