Гранин ответил:
— Ты думаешь правильно.
А потом я поехал в отель и, лишь выходя из машины, сунул руку в карман и обнаружил чужие ключи. Был я в каком-то отрешении, и только тут увидел, что надел чужое, гранинское, пальто — лишь посмотревшись в зеркало: оно было короче моего.
Позвонил водителю. Его звали Сергей Васильевич, он выглядел стариком, машину (от Герценовского университета) вел как-то неловко, не уверенно, и вот я позвонил ему, попросил вернуться, хотя было жаль его стариковства (оказалось, ему 63 года и у него дочь третьекурсница по основам безопасности жизни). Он тут же вернулся, я, позвонив Марине Граниной, попросил произвести обмен пальтецами, что и совершилось в течение часа.
А у меня перед глазами образы двух незнакомых между собой старцев — Гранина, дожившего почти до края, и вдруг заговорившего со мной на крайне деликатную тему — седой, однако полный смысла и мысли, другой старик, водитель голубого «шевроле-880», а между ними я — тоже старик, и каждый из нас мыслит, страдает, обрастает хотя бы с этими — в данный миг, этим мигом и Богом — данными людьми.
Удивительно тонко, странно, неясно, что значит. И все же восхитительно!»
«Та литература, которая была в Советской стране — очень хорошая литература. Она понимала, зачем она нужна, она боролась по-своему. У нас, писателей, было понимание того, что такое справедливость, мы стремились жить в справедливом, честном обществе. Сейчас я уже не знаю, с кем бороться, что мы строим, почему мы считаем себя особенной страной, великой державой. По территории? Мы неблагодарные люди в России. Большей частью мы живем за счет советской жизни. Железные дороги, металлургия, электростанции — это все построено советскими людьми. Но мы продолжаем считать, что там было плохо, а у нас лучше. А что мы построили? Конечно, советская история тоже потерпела катастрофу, все надо было переоценить, и мы этой переоценкой до сих пор занимается».
«Среди молодого поколения распространен такой термин — «совок». Пренебрежительное, презрительное слово «совок», в которое втиснуто все постыдное и плохое, что было в советской жизни. Но позвольте вас спросить: а кто же сделал страну? Кто сделал нашу науку, сделал наши города, сделал нашу страну грамотной, сделал нашу великую советскую поэзию, кто сделал нашу советскую литературу? Мне она ближе и, как мне кажется, она более великая, чем наша нынешняя литература. Где был и Солженицын, и Твардовский, и Шолохов, и Бродский — вся прелесть нашей поэзии, нашей драматургии, наших песен, нашей музыки. Мы же все пользуемся этим. Мы живем этим и гордимся не меньше, чем Толстым, Чайковским, мы гордимся и Шостаковичем, и Хренниковым, и Дунаевским. Это все «совки»? Да. «Совок» достоин уважения, он жил в коммуналке, жил в обстановке большого террора, репрессий, лжи, клеветы. И он всегда оставался человеком с достоинством, с честностью своей, которая выше, чем нынешняя. Я не знаю, как его назвать, какой у него псевдоним. Признаюсь вам: нынешний человек для меня хуже, чем тот, который был советским человеком. Мы в последние годы развратили народ, мы его сделали недостойным России».
«В. Куницын, студент юридического факультета, 4 курс:
— В одном из своих интервью Вы сказали, что мы имеем негодную страну и негодный народ. Вы не могли бы как-то прокомментировать это свое суждение?
Д. А. Гранин:
— Да, грубовато сказано. «Негодная страна», поскольку очень слабая власть, поскольку страна не умеет пользоваться всем тем, чем ее наделила природа. Россия самая богатая, огромная, а мы самые бедные, нищие. Что значит «негодный народ»? Другого народа у нас нет, и думаю, мы сами виноваты во всем. Мы виноваты в том, что у нас были такие правители, что допустили такие ошибки, мы виноваты в том, что нас вели туда, куда мы не хотели и где были только несчастья, страшные потери и миллионные жертвы. Можно винить сталинский, хрущевский, брежневский, ельцинский режимы, но страна, правительство — это то, что мы сами создавали. И наша привычка говорить: «это они виноваты» — губительна. Каждый считает, что он тут ни при чем, но мы тут все «при чем»: и наши родители, и дедушки, и бабушки, и мы сами: мы все и есть народ».
«В коридоре Университета профсоюзов перед встречей я увидел его тяжелую поступь, смотрел до неприличия прямо, не отводя глаз, как он опирается всем телом на две свои палки-ходули. Сердце не может не сжаться от этого зрелища. Но он упорно идет и идет. Со встречи на встречу. От людей к людям. От одних к другим… Его везде ждут, и он это знает. Не может не знать. А еще он знает, что ему нельзя останавливаться. Гранин теперь каждый день подтверждает не новую, а довольно избитую максиму: «Движение — это жизнь». И это — не о пользе физических нагрузок. Это — о пользе думать, творить, переживать… Но главное — о пользе сопереживать.
Почти физически чувствую, как ему нелегко. Но чему я не перестаю удивляться, так это тому, что совсем не ощущаю тяжести его мысли. Читая новый сборник его статей под остроумнейшим названием «Интелегенды», я слышу его свежий и бодрый разум, интересный поворот мысли и движение молодой души… Он и в самом деле интелегенда — легендарный интеллигент, интеллигентная легенда… Я бесконечно благодарен Даниилу Александровичу за то, что он так долго живет, наполняя смыслом бессмысленность лет потребления и вранья. И только маленькая червоточинка честолюбия мешает окончательно воспрянуть духом — незаслуженная, но отчетливая гордость за то, что ты современник такого человека».
«У России и Германии — причудливые отношения. Здесь есть и любовь, и ненависть, и злость, и симпатия, и уважение… Наверное, ни с одним другим народом нас не связывают такие сложные и сокровенные чувства. Я их испытал впервые еще тогда, когда началась война. Когда народ, который я знал через Гете, Шиллера, прекрасную музыку, вдруг развязал войну с моим народом. Из-за чего? Да, не из-за чего! Я до сих пор не знаю: зачем? По какой причине? Восстановление наших отношений после Второй мировой войны — трагическая и мучительная история. Вернуться к нормальным человеческим отношениям было трудно, но необходимо. Когда я впервые после войны попал в Берлин — я там представлял одну из своих книг, меня спросили: «Что вы чувствуете?» Я ответил: я чувствую, что это встреча промахнувшихся. Я промахнулся. Немцы стреляли в меня, и они промахнулись. Но надо избавляться от этих чувств, от этого прошлого, потому что ненависть никуда не ведет. Я навсегда запомнил надпись, которую прочел на стене в Музее сопротивления в Париже: «Простим, но не забудем». Злость — безнадежное и тупиковое чувство. Только добро — чувство, у которого есть будущее».