Начало кризиса персонажа, опять же по мнению Абирашеда, связано с рождением «концепций причинности, которые дисквалифицируют мир видимостей и отвергают все стереотипные модели рационализации вместе с их логическими связями»[1138]. Эти концепции стоят у истоков абсолютно нового восприятия реальности, которую философы выразили, показав «раздробленность времени, неустойчивую текучесть реальности, препятствия в коммуникации, разбросанность предметов в пространстве»[1139]. Здесь сосредоточены все темы, которые мы изучали в ходе этой работы, и чрезвычайно интересно отметить, что, работая над совершенно другими текстами, Абирашед приходит к идентичному результату.
Обэриуты вписываются в этот новый рост сознания, и трактовка, которой они подвергли то, что они назвали «драматическим сюжетом», на этом основании весьма характерна. Мы видим, что каждый элемент спектакля, включая сюжет, имеет самоценную важность. Сюжетом «Елизаветы Бам» является арест. То, что полицейские, пришедшие арестовать героиню, превращаются со второй сцены в клоунов, никоим образом не снимает трагизм ситуации, тем более что режиссер Георгий Кацман был арестован в течение того же года[1140]. Это уже не эпоха «побед над солнцем» и еще не время космических полетов, и именно в этом заключается первый показательный разрыв с авангардом предыдущих поколений. Арест — тема, следующая после утраты надежды и, следовательно, открывающая новое литературное течение. Немногим более чем за год до вечера 24 января был опубликован «Процесс» Франца Кафки[1141], который начинается той же сценой, что и «Елизавета Бам». Эта тема будет пользоваться большим успехом в литературе XX века (вспомним, хотя бы, о «Приглашении на казнь» Владимира Набокова, написанном десятью годами позднее[1142]) и, в частности, в творчестве Хармса, у которого силы порядка, не колеблясь, как в «Помехе» (1940), вмешиваются в любовные шалости героев, выступая в качестве регуляторов желаний[1143].
Применяя принципы реального искусства, Хармс сразу же попал в центр этого беспорядка мира, который является местом всех агрессий. Мы всего лишь в 1927 году, и пьеса, которую он сочинил, вписывается в посылки того большого течения, характеризующегося экзистенциальным сомнением, которое развернулось после второй мировой войны; речь пойдет об экзистенциализме или литературе, называемой литературой абсурда. Было бы, однако, неверным считать, что обэриуты опережают историю литературы XX века на двадцать лет: этот великий разброд имеет своих предшественников и во Франции. С этой точки зрения, поразительным является то, что два автора, которые не могли знать друг друга, Анри Мишо и Хармс, написали примерно в одно и то же время две миниатюры, чрезвычайно схожие во всех отношениях. Маленький рассказ Мишо «Плюм в ресторане» начинается такими строчками:
«Плюм обедал в ресторане, когда метрдотель подошел к нему, сурово посмотрел и сказал ему тихим и загадочным голосом: "То, что лежит в вашей тарелке, не указано в карте". Плюм тотчас же извинился»[1144].
Несмотря на безуспешные попытки бедного Плюма оправдаться, к нему будут вызывать начальника заведения, затем комиссара полиции, начальника сыскной полиции и пожарных, до тех пор пока секретные службы не возьмут «дело» в свои руки и не изобьют его. У Хармса можно найти текст, который поразительным образом напоминает рассказ Мишо:
Петя входит в ресторан и присаживается к столу.
Официант приносит карточку и кладет ее перед Петей. Петя смотрит в карточку.
Петя. Дайте мне, если можно, беф-буи.
Официант. Не дам.
Петя (с испугом смотрит на официанта). Беф...
Официант. А еще возьму и в дверь вытолкаю.
Петя (угрожающе). Что такое?
Официант. Ладно, ладно. Уходите.
Петя. Я не уйду. Я инженер. (Достает из кармана и протягивает фицианту какую-то бумажку).
(Официант берет в руки бумажку, рассматривает ее и говорит).
Официант. Почем я знаю, что это вы. Может быть, это у вас документ краденный.
Что Петя сопротивляется в отличие от Плюма, который все время извиняется, ничего не меняет. Важно, что на сцене представлена агрессивность реального мира по отношению к индивидууму. И как у Мишо, герои Хармса будут выполнять роль «персонажей-буферов»[1146], неких козлов отпущения, которые принимают на себя все удары вместо писателя.
1141
1142
1143
1144
1145
«Петя входит в ресторан и присаживается к столику. Официант приносит карточку и кладет ее перед Петей. Петя выбирает "беф-буи" и говорит официанту:
Петя. Дайте мне, если можно, беф-буи.
Официант. Чего изволите?
Петя. Если можно, беф-буи.
Официант. Как вы сказали?
Петя (
Официант (
Петя (
(Официант выпрямляется, Петя вздрагивает и замолкает. Некоторое время — молчание).
Официант. Что вы прикажете подать?
Петя. Я бы хотел, если можно...
Официант. Чего изволите?
Петя. Беф-буи, беф-буи.
Официант. Как?
Петя. Беф...
Официант. Беф?
Петя (
Официант. Буи?
Петя (
Официант (
Петя. Если можно.
(Официант стоит задумавшись некоторое время, потом уходит.
Петя придвигает стул к столу и собирается ждать.
Через некоторое время появляется второй официант, подходит к Пете и кладет перед ним карточку.
Петя с удивлением смотрит на официанта).
2 официант»
(
1146
В самом деле Мишо написал в 1950 г.: «Мои воображаемые страны: для меня это некие государства-буферы, созданные для того, чтобы не страдать от реальности. <...>
Все мои "Эманглоны", "Маги", "Хивинизики" — персонажи-буферы, порожденные путешествием. <Плюм исчез в тот самый день моего возвращения из Турции, где он был рожден>.
Когда прежде со мной случалась большая неприятность, я был удручен лишь весьма короткое время, когда я пытался противостоять ему, один. Как только я находил персонаж (в которого я "попятился"), я выходил из затруднения, страдания (по крайней мере, из самых тяжелых, самых нестерпимых)» (