— Воистину, княже. Эвон как Федор и Константин хвосты поджали, когда надобно было меч на Даниила и Михайлу обнажить. Только бы дал Тохта воинов этих князей кровью умыть и княжества их разорить. Они того заслужили, великий князь.
Кивнул князь Андрей:
— Сказывал митрополит о нелюбви ко мне русичей: татар-де я привечаю. Аль мне с князьями удельными в мире жить, ежели они против меня злоумышляют? Меч мой кровью не измазан, а в саблях татарских я не волен. Хан своих воинов посылает на Русь власть великого князя укреплять.
— Твою власть хан ярлыком закрепил.
— Воистину, боярин Ерема. А вон и главы собора завиднелись, поглядим, чем нас Суждаль порадует.
В безлесном плодородном ополье со времен первых князей встал Суздаль. Рубленый кремль на горке, у небольшой реки Каменки, впадающей в Нерль, хоромы и дома, торговые ряды и мастерские ремесленного люда, вал и ров, а над всем Суздалем высятся каменные церкви и собор Рождества Богородицы.
Посадский ремесленный люд на всякие дела тут горазд. Но особенно славен Суздаль искусными каменщиками.
Под горой, в зелени деревьев, Александровский монастырь, а в стороне обнесенная высоким тыном женская обитель с деревянными кельями, трапезной, рубленой церковкой и хозяйственными постройками.
Монастырь малый, в нем десятка два монахинь и послушниц. Подъехав к воротам, князь Андрей Александрович спешился и, передав поводья гридню, наказал боярину Ереме:
— Жди меня здесь.
Войдя во внутренний дворик, великий князь осмотрелся. Тихо и безлюдно, будто и жизни здесь нет. Молодая послушница провела князя к игуменье. Пригнувшись под притолокой, Андрей Александрович вошел в келью. В полумраке увидел Анастасию. Она стояла у налоя, спиной к двери, оглянулась, и князь смутно различил ее лицо.
— Здрави буди, Анастасия, — сказал князь.
Игуменья тихо, но внятно выдохнула:
— Здрави будь, великий князь.
— Вот приехал глянуть на тя, Анастасия.
Здесь нет Анастасии, великий князь, здесь игуменья мать Варвара.
— Может, дозволишь присесть, мать Варвара? — чуть насмешливо спросил князь Андрей. — В ногах-то правды, чать, нет.
— Садись, великий князь.
Игуменья дождалась, пока князь уселся, сама присела на скамью напротив.
— Скажи, великий князь Андрей Александрович, что привело тебя сюда?
— Аль не догадываешься? Я ведь и поныне люблю тя, потому просить намерился: вернись.
Игуменья удивилась:
— Как можешь говорить о том? Я Богу служу и от мирской жизни отреклась.
Князь насупился:
— Не Варвара ты, не игуменья, жена моя, Анастасия.
— Была, князь. Но зри во мне и чти во мне мать настоятельницу.
Долго сидели молча, наконец игуменья обронила:
— Очнись, великий князь, на жизнь свою взгляни.
— Чего зрить ее?
— Аль нечего? Ведь всем нам на суде Господнем ответ держать. Всегда ли по правде жил?
— Я не затем к тебе приехал, чтобы обиды выслушивать.
— Великий князь Андрей Александрович, я много грешница и за то у Господа прощения прошу, ты же о своих прегрешениях подумай. А они у тя тяжкие.
— В чем?
— Не одним днем живи. Помни, что скажут о тебе потомки, народ, коему жить суждено.
Князь усмехнулся:
— Ты мыслишь умом монахини, а я — великий князь и живу, как то мне определено свыше.
— Ужли определено свыше не мир нести, а раздор, прожить в ненависти, а у потомков заслужить презрение?
— Умолкни, мать Варвара! — Князь поднялся. — Я подобное от митрополита слыхивал. Молись, игуменья.
Не прощаясь, великий князь покинул келью.
Еще зимой, по первопутку, появился во Владимире ханский посол и велел доставить в Сарай лучших каменщиков. Великий князь назвал суздальских мастеровых. И вскоре погнали в Орду больше сотни русских умельцев.
С весны начали строить в Сарае ханский дворец. Делали его из точеного камня, и получался он великолепным, резным. А мастеровые из Бухары и Самарканда добавили в него легкости и украсили изразцами цвета лазури.
С рассвета и дотемна трудились мастеровые. Щелкали бичи надсмотрщиков, раздавались окрики и падали замертво изможденные рабы, умирая на чужой земле.
Иногда на стройке появлялся Тохта, через узкие глаза-щелочки молчаливо смотрел, как снуют с раствором и камнем подсобники, стучат молоты мастеров и споро возводятся стены. Хан решил, дворец должен быть готов уже к будущему лету. Он думал, что жить в нем будет редко, ибо шатер из белого войлока, просторный и обдуваемый ветрами, — жилище, достойное потомка великих Чингиса и Батыя. Но этот дворец должен поражать величием тех, кто приезжает в столицу Золотой Орды. Гроза народов Чингис и его внук Батый покорили мир, а повелевать надо, не только нагоняя страх на королей и князей, но и подавляя их великолепием дворца и богатством, какими владеет хан. Чужеземцы должны испытывать страх и трепет перед повелителем монголов.