— Великий князь, от царевича я. Завтра к хану тя поведут, смирись и раболепствуй.
Сказал и удалился, а Андрей Александрович шубу скинул, всю ночь у жаровни просидел, мыслями одолеваем. Гнетет его все, и потолок каморы будто еще ниже опустился, давит, ровно крышка гроба. Даже войлочный шатер, в котором он будет передыхать, возвращаясь из Орды, покажется ему хоромами по сравнению с этой затхлой берлогой.
В столице Золотой Орды русским князьям не велено ставить шатры, им определено жить в караван-сарае. Одному отцу, Александру Невскому, хан Берке в знак своего расположения к храброму князю дозволил разбить шатер поблизости от дворца.
Тускло мерцал каганец, чадил, за стеной похрапывали гридни. Сон не морил князя. Он вышел во двор. Высоко холодным светом горели крупные звезды. В темени не видно Сарая, ни огонька. Где-то там, у самой Волги, ханский дворец… О чем спросит Тохта у князя Андрея, в чем винить станет?
Почувствовав, как мороз лезет под суконный кафтан, князь возвратился в камору…
Долгая и утомительная ночь. Но вот рассвело, сквозь дверную щель пробился свет. Гридин внес в камору кувшин с водой, деревянную бадейку. Слил, подал льняной рушник…
Ел великий князь нехотя. Медленно жевал хлеб с куском вареного мяса, залил хлебным квасом и принялся ждать, когда за ним придут.
Во внутреннем дворике ханского дворца его подвергли унизительному досмотру. Заломив руки, проверили, не несет ли русский князь оружия. После он оказался в полутемных сенях, где теснилась верная ханская стража. Здесь великому князю велено было снять шубу и шапку. Начальник караула провел его через первый зал, где толпились те, кто не удостоился чести стоять у ханского трона.
Сколько раз бывал во дворце князь Андрей Александрович и всегда испытывал дрожь в коленях.
Два суровых багатура, положив руки на рукояти сабель и скрестив копья, замерли у двери. Там, за ней, на высоком помосте, восседал тот, кого на земле сравнивали со Всевышним.
Прежде чем Андрею Александровичу предстать перед светлыми ханскими очами, в зал внесли дары великого князя. Как воспримет он их?
Но вот стража отбросила копья, и кто-то невидимый распахнул перед русским князем двери, и он вступил в зал. Теперь ему предстояло сделать несколько шагов к трону и, рухнув на колени, поцеловать пол, по которому ступали ноги Тохты.
Никого не видели глаза князя Андрея: ни нойонов, теснившихся по правую и левую руку трона, ни стоявших у стены царевичей и мурз, весь он был во власти маленького и тщедушного человека, восседавшего так высоко, что казался вознесенным к самому небу.
Стоя на коленях, князь Андрей Александрович услышал тихий, скрипучий голос:
— Отвечай, конязь, отчего скудеет земля русичей?
— Великий и могучий хан, твоя власть над всей поднебесной. Земля, какую доверил ты мне, не скудеет, и ты в том убедишься, когда пришлешь своих баскаков собрать выход.
— Но отчего не повинуются тебе удельные конязи? Может, постарел ты, конязь, и надо отобрать у тебя ярлык?
— Великий хан, я слуга твой верный и дышу, пока ты мне это позволяешь.
Тохта откинулся на спинку трона, рассмеялся мелко, и в угоду хану в зале захихикали. Но вот Тохта подался вперед, и все замерли. Глаза Тохты злые и голос резкий.
— Ха! — выдохнул он. — Ты, конязь, тявкаешь, как щенок.
В словах хана князь Андрей учуял скрытую угрозу, и дрожь снова охватила его.
— Великий и могучий хан…
— Ты, конязь, мыслил, я дам тебе тумены и мои воины накажут тех урусских конязей, какие не слушают, что плетет твой язык? Но я не дам тебе багатуров, зачем мне разорять свой урусский улус? Убирайся, я подумаю, держать ли тебя великим конязем.
Боярин Ерема поджидал князя у дворцовых ворот и, по тому, как, потупив голову, Андрей Александрович вышел, понял: хан принял великого князя сурово.
Ничего не спросил боярин, молчал и князь. Только войдя в камору караван-сарая, промолвил:
— Миновало бы лихо… Коли казнят меня в Орде, тело мое домой везите. Не во Владимир — в Городец, где был отцом, на княжение посажен.
— Эко заговорил, великий князь. Бог даст, все добром кончится.
— Суров был хан, суровым и приговору быть. И чем не угодил я хану? Ответь, боярин.
— То одному Богу ведомо. Однако мыслю, ежели бы Тохта намерился казнить тя, он бы приговор там и объявил. Ты на Русь великим князем явишься, не лишит тя хан ярлыка.
— Красно говоришь, боярин Ерема. Коли ворочусь, ярлык сохранив, поплачутся у меня Даниил и Михайло.