Ерема поддакнул:
— По всему, так. Нет у меня веры ни Москве, ни Твери, но и Федор Ярославский чем лучше? Чать, не забыл, как он повел себя, когда ты его на Переяславль позвал?
— Настанет и на него час. В том разе Федор на Данииловы посулы купился.
— Прежде за московским князем хитрости не водилось.
— От боярина Селюты слыхивал, княжич Иван и разумен и храбростью наделен.
— Племянник Иван еще малолеток.
— Аль у волчонка нет зубов? Брать надобно, пока у него оскал, а как заматереет, горло перережет.
— Прежде Юрия к рукам прибрать. Ох, ох, послал Бог племянников.
Ерема спрятал ухмылку в лопатистой бороде.
— Яблоко от яблони далеко ль катится?
— И то так.
В камору заглянул гридин:
— Великий князь, к те царевич.
Отстранив гридина, Дюденя ворвался в камору:
— Радуйся, князь Андрей, хан тебе жизнь даровал и ярлык за тобой оставил.
Великий князь перекрестился.
— Услышал Господь мою молитву. — Повернулся к боярину: — Принеси, Ерема, царевичу два десятка скоры за весть добрую. Я ведаю, и твое слово ханом услышано…
Проводив царевича, князь Андрей бросил Ереме:
— Вели, боярин, еды подать, оголодал я.
Съехались в Москве. Позвали и князя Федора, да тот отмолчался. Даниила и Михайлу тревожило: с чем Андрей из Сарая воротился? Ужли татар наведет, как не раз бывало? Попытаться отпор дать, встать на их пути дружинами и ополчением, отразить недругов, но тогда Тохта пошлет столько воинов, что они перебьют всех ратников, сожгут Москву, Тверь и иные города, разорят смердов, а ремесленный люд в неволю угонят.
— Как поступим, Михайло Ярославич?
— Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что гридни русские славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.
Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тер, наконец промолвил:
— Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст, свинья не сожрет, брате Михайло.
В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Сто-дол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал теплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридня:
— Отчего тревога, Герасим?
— Не ведаю, князь.
В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:
— Орда?
— Нет, княже, весть добрая.
— Сказывай, — облегченно вздохнул князь.
— Дозор из степи, великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.
— Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.
— Да уж велел поднять гридня Олексу, одвуконь поскачет.
— Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей. Поди, мыслил, как карать нас станет.
Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:
— А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?
И посмотрел вопросительно на Стодола. Тот ответил неуверенно:
— Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул на Дмитрия Александровича с царевичем Дюденей, поди, не запамятовал?
Даниил нахмурился. Он не любил напоминании о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.
— Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.
Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:
— Кажись, пронесло грозу.
— Погоди ликовать, — осадил Даниил сына, — ордынцы коварны.
— Ужли коварней дядьки нашего?
— Господь воздаст ему, — ответил Даниил. — Всяк за свои действия ответ понесет.
— Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передается, — заметил Стодол.
— В крови тонет великий князь, — поддакнул Даниил. Юрий хихикнул:
— Его грехи княгиня Анастасия отмаливает.
Иван на брата посмотрел осуждающе:
— Не тронь тетку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?
— Иванова правда, — согласился князь, — у княгини Анастасии своя жизнь. — И уже Стодолу: — Проследи, чтоб Олекса не замешкался.
Дарья вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огня и зажгла фитилек плошки. Потом принялась собирать Олексу.